Ознакомительная версия.
Этот куплет зарубил песню Вохи прямо влёт, как топор курицу, и бард снова озадаченно умолк, нервно тренькнув напоследок струной, а Обормот, на что уж душевный был человек, начал потихоньку приходить в ярость – опять послушать другана не дали.
Пришлые крайны, вместо того чтобы, как все нормальные люди, присесть за один из свободных столиков, расходились веером от двери, словно окружая сидевших в зале, причём самый рослый – исключительно здоровенный мосластый дядька с красной испитой харей, зыркавший по залу крошечными злыми глазками, – с хозяйским видом остановился посерёдке. Очень он был на Ухаря похож, этот дядька… на Ухаря? Догадка сверкнула молнией, заставив Благушу похолодеть. Да не на Ухаря, а на ватамана Рыжих, оторви и выбрось!
Минута тем временем, чуть отклонившись в сторону, тоже разглядывала прибывшую компанию. И раньше Благуши приметила, что последним за лысыми, как ошкуренное полено, крайнами вошёл и один «волосатый», правда другого рода – кудрявый русоволосый красавчик из славов. Худощавый, стройный, с тонкими усиками и аккуратной бородкой клинышком. Внешне, на взгляд девицы, он выгодно отличался от своих спутников, и непонятно было, что же ею привело в такую разномастную компанию. И ещё непонятнее было, что же всё это значило…
– Вот тебе и на, оторви и выбрось! – шёпотом выругался Благуша, тоже заметив Скальца.
– Ты их знаешь? – полюбопытствовала девица.
– Да ты что, Минута, бандюков не узнала? – горячо зашептал Благуша, склонившись к её ушку. – Они же просто башку обрили, делов-то!
Минута, присмотревшись, тихо охнула – прав был слав. Она же всех их в лицо сама видела, и очень даже близко, когда в тамбуре Махины на полном ходу её друзья с ватагой схватились не на живот, на смерть. А уж эту гнусную харю ватамана она точно должна была узнать – хотя бы по его огромному росту и усищам шире плеч. Сердце девицы испуганно стукнуло и словно остановилось.
– Видел я одного сегодня на кону, – продолжал быстро шептать Благуша, – да не признал, хоть и морда знакомой показалась, а теперь, когда они всем скопом заявились, только что слепой не поймёт! Да нет, я не в твой огород камень кидаю, оторви и выбрось… А вон тот красавчик – знаешь кто? Мой бывший друган Скалец! Объявился-таки! А я-то всё гадал, где он пропадает, ведь горный домен, куда я его погулять отправил, уже на второй день к Роси вернулся, повезло паршивцу… Неужто по мою душу бандюков привёл, оторви и выбрось?!
А в напряжённой тишине, повисшей в трактире, похабно плыло:
По веси себе идём,
Охаем да ахаем!
А кто будет приставать –
Всю морду расфуфакаем!
На балабойке, понятное дело (теперь понятное), наяривал не кто иной, как Ухмыл – среднего роста крайн с нахальными глазами, насмешливо кривящимся усатым ртом и с жутковато белеющим от виска до подбородка шрамом на левой щеке.
– А ведь Ухмыл-то на кону и был, оторви и выбрось, – немного растерянно пробормотал Благуша. – Вот же странно, шрама-то я там у него не заметил, иначе опознал бы раньше… Замаскировал, подлюка рыжая, не иначе…
Взгляды бандюков, пошарив по залу, постепенно сконцентрировались на Благуше, и румянец цветущего здоровья на его лице заметно полинял. Наконец опустив балабойку, Ухмыл шагнул вперёд и развязно поинтересовался, обращаясь ни к кому конкретно и ко всем сразу:
– Ну что, щучьи дети, узнали? – и прикрикнул, хотя никто не шевелился: – А ну сидеть всем! Сидеть! Бабки на стол, руки за голову, усы узлом! Дважды повторять не буду!
Кто ещё ел, тот поперхнулся, кто уже давно молчал, онемел ещё более. Народ окончательно притих. Оно и понятно с голыми руками на сабли не очень-то сподручно кидаться, чай, руки-то не лишние в хозяйстве будут…
– Погодь, – скрипучим басом придержал подручного ватаман Хитрун. – Сначала со знакомцем нашим разберёмся, кровь из носу…
Благуша вздрогнул и стиснул зубы, стараясь сохранить самообладание. Нечего раньше времени пугаться, твёрдо сказал он себе, неизвестно, что ещё получится…
Явно не вытерпев, вперёд выступил Скалец и, уставившись на него, зло выкрикнул тонким голосом:
– Что, друган Благуша, думал, не увидишь меня в ближайшую декаду, а то и монаду? Думал, избавился, разогни коромысло, чтобы совесть свою успокоить? Да не тут-то было! Сейчас-то мы, разогни коромысло, за всё и сочтёмся!
Побледневшее лицо слава после этого заявления ещё и потемнело. Благуша с достоинством поднялся на ноги, упёр кулаки в бока и недобро спросил:
– За что же это за «всё», засранец, оторви и выбрось? Что заслужил, то и получил, не более и не менее, а ежели надобно, так сейчас ещё по шее накину! – и с отчаянной смелостью прибавил: – И знаешь, что ещё скажу? Видно, с головой у тебя не всё в порядке, Скалец, ежели с такой поганой компанией дела завёл!
Но бандюки и ухом не повели на такие нехорошие слова по своему адресу – может, не впервой слышали, попривыкли?
– А ну прочь, сопля. – Недовольный тем, что его прервали, ватаман громадной ручищей сграбастал не в меру ретивого Скальца за шиворот и, словно нашкодившую кошару, оттащил назад. – Сейчас тут командую я. Сначала, кровь из носу, мы за Пивеня с ним сочтёмся. А ты, сопля, кровь из носу, получишь то, что останется от твоего приятеля уже после нас…
– Эй, ватаман, у тебя что, халваш-балваш, гляделки вином залиты? – лениво поинтересовался от стойки Обормот, про которого уже все и забыли. – Ты что это представителя закона не замечаешь? Раз обрился наголо вместе со всей своей сворой, так и гонору прибавилось, что ли?
Минута обрадованно повернула голову – есть кому за них заступиться!
Обормот, лениво прислонившись спиной к стойке, представлял собой колоритную и внушительную картину. Остроконечный шлем блестит, лезвие уложенной древком в сгиб локтя алебарды сверкает, что зерцало, грудь под окольчуженным армяком солидно выпячена, морда – кирпичом. В смысле совершенно волосатая и невозмутимая. Точнее, столь волосатая, что выражения и не поймёшь. Только и видно, что насмешливо посверкивающие узкие глаза.
– А ты, служивый, не лезь. – Ватаман, хищно оскалившись, шевельнул усами, пытаясь просверлить в стражнике дырку взглядом – столько в том взгляде было злобы. – Ты один, а нас много, так что твоё дело – сторона, кровь из носу.
Причём, пока ватаман говорил, длинные узловатые пальцы его левой руки медленно поглаживали рифлёную рукоять свисавшей с пояса сабли, одетой в грубые, без всяких украшений деревянные ножны столь впечатляющей длины, что их костяной наконечник чуть ли не скрёб по полу.
Ознакомительная версия.
