Валентина, впрочем, субординацию понимала, приотстала, взяла меня под руку:
— А вы, я вижу, не любите публичных мероприятий, Артём Алексеевич?
— Я их избегаю, Валентина Сергеевна.
Должен признать, девушка чертовски хороша. Шейка, плечи, грудь… Кожа упругая и гладкая, как у настоящей афро, и при этом абсолютно белая. Подобная иногда бывает у рыжих зеленоглазых девушек. У сестренки моего напарника, например… В наших великосветских кругах такая белизна в последнее время вошла в моду. Но поскольку моя будущая бабушка была кареглазой брюнеткой, то ей наверняка пришлось прибегнуть к услугам косметолога.
— Вам не нравится мой парфюм, Артём Алексеевич?
— Почему вы так решили?
— Потому что вы от меня все время отодвигаетесь.
Тут, к счастью, мы вошли в лифт, и разговор естественным образом прервался.
Стол нам накрыли в Красном зале, втором по значению в здешней табели о рангах. Выше — только Белый, для августейших особ.
Меня усадили справа от деда, между ним и Валентиной. Как будто это не он, а я — жених.
За одним столом с нами оказались еще пятеро: двое мужчин и три женщины. Мужчин я знал: одного — лично: тайный советник дядя Коля; другого — заочно: лидер Монархической партии Польши и Украины Грищенко-Жолотовский. Толстый, усатый, похожий на немецкого бюргера-пиволюба средней руки. Оба были с супругами, донельзя светскими многократно омоложенными дамами, а Грищенко в придачу к супруге имел еще и племянницу: розовощекую девушку с пухлыми губками шестнадцатилетней и наивно-порочными глазищами искушенной фрейлины. Девушку звали пани Галиной, и она с ходу нацелилась на меня. Возможно, ее именно для этого и привели. Терпеть не могу таких вот девушек из высших слоев, фальшивых, как отпечатанные в Гонконге иранские акции. Впрочем, после пары моих ответов, односложных, по меркам этикета крайне невежливых, девушка надула губки и полностью сосредоточилась на еде.
— А вы не очень добрый человек, Артём Алексеевич, — сказала моя соседка справа.
Я повернулся и посмотрел на нее. Сказано было по-испански, причем с характерным бразильским акцентом.
— Почему вы так решили, Валентина Сергеевна?
— Обидели девочку.
— Я грубый солдат, сударыня. Светским манерам не обучен.
Валентина засмеялась:
— А я думала, в Высшей Императорской школе есть курс этикета.
— Есть, — согласился я. — Но я его прогуливал.
— Танцы — тоже?
— Танцы солдата — кулачный бой.
— Очень мужественно. Но обидно. Я как раз хотела предложить вам потанцевать.
Я покосился на деда.
Дед вещал.
Дядя Коля и Грищенко-Жолотовский — внимали. Последний, правда, отвлекся на мгновение: недовольно покосился на племянницу.
«Тебя что сюда — жрать привели?» — читалось во взоре польско-украинского монархиста.
— Идемте, Артём Алексеевич, — Валентина коснулась моей руки ухоженными пальчиками. — Офицеру не к лицу отказывать даме…
— …И его будущей бабушке, — подхватил я с широкой улыбкой, заимствованной у губернатора Невады.
Ух как ей захотелось ответить мне какой-нибудь колкостью. Но она сдержалась. Встала (лакей отодвинул стул), оперлась на мою руку.
Три дамы за столом проводили нас завистливо-неодобрительными взглядами.
— Самбу-капону вы, конечно, не умеете? — спросила Валентина.
— Угадали.
— А что умеете?
— Вальс, — буркнул я.
Вальс — наименее эротичный из известных мне танцев. Не считая менуэта.
— Пусть будет вальс, — она сделала знак музыкантам.
Те заиграли что-то грибоедовское. Я бы предпочел Штрауса, но в Императорском клубе играли только отечественных композиторов. Интересно, как бы они выкрутились с этой… самбо-капоной.
Вести ее было легко.
— Я вам настолько не нравлюсь, Артём? — спросила Валентина.
— Не настолько.
Она некоторое время молчала, потом произнесла ровным голосом:
— Он вам сказал, да?
Вот тут я ее зауважал.
— Да.
— А он сказал, что нам придется сделать это до свадьбы?
Ну да. Дед же у нас — истовый православный. После венчания — никаких внебрачных связей.
— Я не уверен, что вообще намерен делать это.
Черт! Теперь я ее обидел по-настоящему. Сказал — и сразу раскаялся.
— Валюша, простите меня, — проговорил я мягко. — Поймите, дело не в вас. Мой дед, он — тиран.
— Ваш дед, Артём Алексеевич, очень несчастный человек! — перебила она меня сердито. — Вы даже представить себе не можете, как его гнетет отсутствие правнука. Вы же последний в роду, Артём! Последний Грива! Как вы можете так говорить?
И все это время мы кружились в танце по сверкающему паркету, и она была так же послушна мне, как минуту назад. Только рука чуть-чуть напряглась.
— Вы его действительно любите? — задал я бестактный вопрос.
— Люблю. И безмерно уважаю, — ответила Валентина. — Ваш дед — великий человек. Я ведь общалась со многими власть предержащими, Артём Алексеевич, моя программа как раз о тех, у кого власть. И почти все эти люди… Они другие. Когда ореол могущества рассеивается, они становятся обычными людьми. А ваш дед… Величие у него в крови.
«Да уж, — подумал я. — Полвека на вершине. Тут хочешь не хочешь, а привыкаешь не смотреть, а взирать».
— Вы этого не чувствуете, потому что в вас — та же кровь. Вы на него очень похожи, Артём Алексеевич…
— Только ростом поменьше, — усмехнулся я. — Валя, не называйте меня больше Алексеевичем. Артёма вполне достаточно.
Музыка смолкла. Я вежливо наклонил голову.
Валентина сделала реверанс.
— Спасибо. Вы танцуете лучше, чем я ожидала, Артём, — она улыбнулась, — но давайте вернемся за стол. Что-то я проголодалась…
«Врешь, — подумал я. — Второй танец — за дедом».
Точно. Поесть ей не удалось.
Я неплохо танцую, но дед — это мастер. Когда-то он брал уроки у лучшего танцмейстера Санкт-Петербурга. Сначала — чтобы улучшить осанку, потом увлекся. Дед сам мне об этом рассказывал. Не знаю, какая пара получится из деда с Валентиной в жизни, но в танце они друг другу подходили идеально. Я невольно залюбовался… Даже прослушал вопрос, заданный мне дядей Колей, и ему пришлось повторить.
— Ты не знаешь, Артём, как продвигается тема, из-за которой мы встречались в последний раз?
Увидев, как Грищенко-Жолотовский навострил мясистые шляхетские уши, я улыбнулся:
— Не знаю, дядя Коля. Мне не докладывали, я ведь простой майор.
— Ладно, ладно, не прибедняйся. По нашим сведениям, Главный Консультант Сунь от тебя не отходит.
— Он просто никак не может поверить в наличие коры головного мозга у офицера-«полевика».
