— Черкасов, ты хоть представляешь, какая должна быть выучка у красноармейцев, чтобы действовать такими маленькими группами? Где гарантия того, что эта тройка бойцов действительно будет уничтожать противника, а не прохлаждаться где-нибудь в укрытие. Кто проконтролирует тот факт, что красноармейцы действительно ведут бой, а не отсиживаются где-нибудь в щели?
На что я ответил:
— Борис Михалыч, я полностью уверен в своих красноармейцах. Никакого контроля над их действиями не нужно, они не меньше, чем я, или вы хотят победы. К тому же, трусов среди них нет. Что же касается их подготовки, то мои взводные не зря ложкой щи хлебали эти две недели. Что было можно, мои красноармейцы от них почерпнули и усвоили. И потом, товарищ капитан, по большому счёту, делать-то нам с вами нечего. Других бойцов взять неоткуда, а пробиваться к основной оборонительной линии надо. Если воевать, традиционным методом, то людей нужно в несколько раз больше. А кто их нам даст? Тут одного отделения сапёров и то не можем дождаться.
Сипович, внимательно слушавший наш разговор, при слове сапёры встрепенулся и, прерывая мой монолог, воскликнул:
— Да ладно, Юр, успокойся, не кипятись – будут тебе завтра сапёры, будут! Майор обещал их прислать к десяти часам утра.
После этих слов капитан отошёл к бойцу, наблюдавшему за боем в стереотрубу, отстранил его, и сам уткнулся в окуляры. А я, уже почти растерявши свой пыл, уже более спокойным тоном попытался закончить свою мысль:
— Вы же сами, Борис Михалыч, понимаете, что если мы будем проводить атаки как обычно, то потери будут колоссальными. После нескольких дней таких боёв мы продвинемся, максимум, на километр и превратимся в точно такой же батальон, который только что сменили. В конечном итоге, вместо нас нагонят кучу неопытных салаг, и их мёртвыми телами выложат дорогу к победе. Мы же с вами, товарищ капитан, профессионалы, так неужели доверим этот штурм комиссарам. А если мы тут облажаемся, то, наверняка, пришлют их. А они, не задумываясь, будут тысячами отправлять русских солдат на штурм, под пулемёты. Тупо бросая вверенные им войска в атаку до последнего живого красноармейца.
Я опять не на шутку распалился, и теперь уже начальник штаба попытался привести меня в нормальное состояние. Он подчёркнуто спокойным голосом произнёс:
— Черкасов, тебе же Сипович сказал – не кипятись. Никто не против твоей “мельницы”. Наоборот, мы и на другие роты хотим перенести этот метод борьбы с финнами. Когда я тебя спрашивал, то имел в виду – представляешь ли ты сам всю сложность этих атак. Теперь вижу, что представляешь. От себя хочу сказать – чем могу, Юра, я тебе помогу.
В этот момент Сипович, закончив наблюдение за разворачивающейся в финских порядках перестрелкой, подошёл к нам и, обращаясь к Пителину, сказал:
— Ну что, Михалыч, у Черкасова, вроде бы, всё в порядке – полосу обороны принял, разведку боем организовал, можно его и похвалить за это. Теперь, давай, пойдём в роту Сомова. Посмотрим, как дела у него, и можно на боковую. Нужно хотя бы часов до трёх ночи улечься спать, а то завтра в шесть подъём. А тебе нужно уже в 7-30 быть в штабе полка, туда представитель из корпуса приезжает – будет вам разъяснять план штурма “линии Маннергейма”.
Хлопнув меня рукой по плечу, Сипович вылез из окопа, за ним Пителин. Буквально через минуту их силуэты растворились в ночи. Я ещё минут десять понаблюдал за тем, как взвод Рябы, атакует финские окопы и пошёл с Шерханом в нашу теплушку.
Подъём был в 6-00. Даже не завтракая, я поспешил в расположение взвода Курочкина. Вызывать его к себе было как-то не по-человечески. Мужик всю ночь, не смыкая глаз, тормошил финнов, не давая им передохнуть. Он, несомненно, еле жив от усталости, а тут его вызывают к командиру в тёплое, уютное помещение. Нехорошо! К тому же, меня интересовал, не только доклад Рябы. Важнее выслушивания итогов первого этапа тактики “мельница”, для меня было – понять настрой красноармейцев, принимавших участие в ночных боях. От этого зависело всё дальнейшее осуществление моего, очень рискованного плана.
Бойцов взвода я застал завтракающими. Ещё издали услышал смех и громкие возгласы. Чувствовалось, что настроение у ребят боевое. Подойдя к ним, я, обменявшись с ними парой шуток, с большим интересом выслушал несколько историй о ночном бое. Потом подошёл Курочкин, и мы вместе с ним перешли в соседнюю пустую палатку. Из беседы с бойцами я понял главное – ребята поймали кураж боя. Теперь я был спокоен за нашу тактику. Сейчас, даже особо не отдыхая, держась только на одном этом кураже, можно было продолжать успешно давить финнов. Только пуля могла остановить уверенную поступь наших чудо-богатырей.
Оставив ребят отдыхать, мы с Рябой подошли к одной свободной палатке. В ней, как и в моей теплушке, топилась печка, и было более или менее тепло. Находясь под впечатлением разговора с красноармейцами, я как-то спокойно воспринял сведения о потерях взвода. В этом ночном бою один боец был убит и четверо ранено, из них двое тяжело. Теперь во взводе осталось восемь боевых троек. В резерве у Курочкина, в отличие от других взводов, не было ни одного человека. Все наши снайперы были собраны в одном отделении первого взвода и не участвовали в ночных рейдах. Они были разбиты на снайперские пары и работали на два других взвода. Снайпера должны были проникать вместе с боевыми группами на позиции финнов и там проводить свободную охоту на суетящихся чухонцев.
Во время доклада Ряба, пообещал, что он тоже примет участие в предстоящем ночном бою. До этого Курочкин с двумя санитарами дежурил у самой кромки леса в первой занятой ими финской траншее. Но в следующую ночь он пойдёт вглубь финских позиций, возглавляя боевую тройку. Потери финнов, по словам комвзвода-1, были намного серьёзнее. Только блиндажей со спящими в них финнами было уничтожено три штуки, а там находилось не менее отделения егерей. Некоторые наши группы проникли даже во вторую линию финских окопов. А группа Козлова захватила пулемётное гнездо и с полчаса из “Максима” долбила по финским позициям. Со слов Рябы – финны были совершенно ошеломлены нашим нападением, у них в расположении начался настоящий бардак. Управление ситуацией было, по-видимому, совершенно потеряно, и чухонцы бессмысленно носились по позициям всю ночь. Одним словом, затея с ночным нападением удалась на все сто.
Пожелав Курочкину нормально отдохнуть, я направился к себе в теплушку. Перед этим тяжёлым днём нужно было подкрепиться. Провожать в бой штурмовые группы и как-то воздействовать на уже разработанную схему боя я не хотел. Под воздействием эмоций и вбитых в голову догм тактики я мог вдруг всё переиначить и сконцентрировать все силы на одном, казалось бы, перспективном участке фронта, ввязавшись там, как уже у нас повелось, в долговременное, кровопролитное противостояние с финнами. Но этим бы была убита сама идея “мельницы” – до изнеможения вымотать как можно большее количество финских солдат. Мне не нужен был эффектный частный успех на каком-нибудь участке фронта, мне нужен был весь этот фронт. Поэтому я запретил красноармейцам даже думать о преследовании финнов. Каждой группе нужно было скрытно проникать в свой сектор, там немного пошерудить положенное время, а потом возвращаться в расположение роты на отдых. Штурмовать какие-нибудь серьёзные укрепления или узлы обороны не следовало, допускалось только кинуть в этом направлении несколько гранат и сваливать подальше от этих мест, в поисках более лёгкой добычи. Что касается скрытного проникновения вглубь финских позиций, я был уверен, что мои ребята способны это сделать. По снегу, в маскхалатах, небольшими группами, под прикрытием снайперского и пулемётно-артиллерийского огня – это было вполне возможно сделать, учитывая тот факт, что финны были утомлены ночными стычками с нашими бойцами и практически не спали. А когда боевые тройки окажутся внутри финских позиций, то там уже ни одна собака не сможет определить – где тут финн, а где русский солдат. Одеты все одинаково, и оружие у всех финское.
