Николай Полунин - Цербер

Женщина со своей далекой песней заставила его вспомнить.

Не очень понимая, что делает, он машинально оделся и вышел, погладив напоследок Мурзика. Дверь аккуратно защелкнула оба своих замка. Не спеша спустился, проверил газеты, которых не могло быть в его ящике, затянутом пылью и паутиной. Раскланялся с соседом с первого этажа, не обращая внимания на его дежурное изумление; через минуту сосед забудет, что кого-то видел. Улица встретила его шумом и солнцем.

Теперь он станет кружить по городу, спускаться в метро и выходить из него на случайных станциях. Бродить по улицам и переулкам, заглядывать в кафе и торговые центры и выходить из них, ничего не купив.

В такие дни для него не существовало развлечений, он был равнодушен к улыбкам девушек и оскалам шпаны. Не делал различий между грязью оптовых рынков и сиянием праздничных витрин.

В такие дни он терял чутье.

Такие дни надо было пережить.

Надо спать… надо спать… надо спать…

Какого черта! Зачем спать, если она только что проснулась! И прекрасно выспалась притом. Без этого осточертевшего Бусыгина, кислая рожа которого не будет надоедать ей целых две недели, начиная с сегодняшнего дня.

Елена Евгеньевна засмеялась, еще не разомкнув век, и подняла над собой руку, ловя солнце. Так она всегда делала в детстве.

Одним прыжком выскочила из постели, распахнула шторы. Сегодня она могла себе позволить все, сегодня она была одна.

«Муж в служебной командировке, а тебе только тридцать, и на дворе лето. — Елена Евгеньевна посмотрелась в зеркало. — Что может быть лучше. Хотя, вот тут вполне могло бы быть лучше. И вот тут. И вот тут тоже. Да и тут не мешало бы».

Фу! Раскритиковала! Елена Евгеньевна показала зеркалу язык. Обернулась к окну. Дурацкий тройной светофор горел красным. Полгода она не может к нему привыкнуть, так нате вам — еще и весь красный!

От обиды на светофор она решила вместо умывания пить кофе.

«Сегодня, голуба моя, — подумала Елена Евгеньевна, — я угощу тебя кофе «по-особому». Ты, конечно, и сама знаешь, что заваривать кофе «по-особому» тебе не рекомендуется даже наедине с самой собой, но я тебя все-таки угощу. А то слишком многое тебе стали не рекомендовать в последнее время. И кто? Андрей Львович. Что он понимает? Сегодня, на радости такой, что муж уехал, — можно».

Ведя такой внутренний диалог, а может, и монолог, Елена Евгеньевна накинула поверх сорочки голубой пеньюар и прошла в кухню. Огромную кухню их огромной трехкомнатной квартиры.

Эта квартира принадлежала сперва деду Елены Евгеньевны, большому генералу, затем отцу — академику и лауреату. Она находилась в доме на набережной, но не в том, а гораздо дальше, в западную сторону и, можно сказать, почти в центре.

Елене Евгеньевне действительно было тридцать лет. Ровно тридцать, и она могла не скрывать этого ни от себя, ни от окружающих.

Смуглая, чуть полноватая брюнетка с озорной улыбкой и глазами того цвета, который сама называла зеленым, хотя он был серым. У нее была родинка над губой, родинка над правой бровью и родинка в паху. Один клычок у нее чуть кривился.

Ее муж, гораздо старше ее, имел воинское звание полковника, хотя в той работе, которой он сейчас занимался, оно значительной роли не играло. Просто когда-то оно как бы прилагалось к должности, которую он некоторое время занимал. Делая любовь со своей «очаровашкой», полковнику особенно нравилось целовать третью ее родинку. «Очаровашка» постанывала или хихикала, в зависимости от настроения, и дрыгала полной ножкой.

И вместе с тем эта женщина вела две совершенно разные жизни.

На кухне Елена Евгеньевна, напевая, вынула из горки чашечку хорошего, но не самого лучшего, что имелся в доме, фарфора, насыпала кофе, сахару, налила воды из холодного чайника. Глубоко вздохнула, как будто решаясь.

Она поставила чашечку на стол перед собой, расположив ее в ладонях так, чтобы между каждой розовой полной ладошкой и вогнуто-резным боком чашечки оставалось не более сантиметра. Потом закрыла глаза. На лбу Елены Евгеньевны пролегла строгая прямая складочка. От жидкости в чашке заструился парок. Через десять секунд кофе кипел, а еще через полминуты строгая складочка на чистом выпуклом лбу Елены Евгеньевны разгладилась без следа, оставив лишь крохотные бисеринки пота.

Елена Евгеньевна с удовольствием попила кофе и, по-прежнему напевая, отправилась принимать свою утреннюю ванну. Голубой пеньюар она оставила на стульчике в кухне.

Елена Евгеньевна особо не напрягалась, чтобы вскипятить кофе у себя между ладонями. Напротив, она приложила определенное усилие, чтобы высвободить только ту крошечку энергии, что была необходима для этого, и ни в коем случае не больше.

Это сдерживание потребовало от Елены Евгеньевны примерно столько же сил, сколько она потратила, чтобы сбить лучом живущей в ней электромагнитной пушки среднюю тактическую ракету «Свирель» на секретном полигоне в Лесках за Гагарином месяц назад.

Там Елена Евгеньевна повторила опыт американцев. Ими впервые в мировой практике была сбита средняя тактическая ракета израильского производства на полигоне «Уайтхендз» в штате Нью-Мексико 11 февраля 1996 года.

Сбита не чем-нибудь, а боевым лазером «Миракл». Елена Евгеньевна могла делать подобные вещи без какой бы то ни было техники. Подобные — и многие другие.

Уже одетая и накрашенная, Елена Евгеньевна вошла в спальню, чтобы задернуть шторы, но замерла, не доведя желтую ткань до середины.

Что-то почудилось ей в виденой-перевиденой картине за окном. Будто не знакомый пейзаж напротив, а сосновый лес. Темнота, ночь и цветные огни в ночном небе.

Послышалась грустная-грустная песня, только слов не разобрать,…вода, вода, вода… Сердце сжало жутким одиночеством, которого не было и быть у Елены Евгеньевны не могло.

За снегами, за зимами — луга, луга, луга…Над ночной тишиной месяц лег золотой. Месяц…

В квартире сделалось вдруг так угрюмо, и пусто, и чуждо. Только тени здесь были родными. Какие тени? Чьи? Этого Елена Евгеньевна не могла себе объяснить. Кто-то, кажется, звал ее, а может быть, это только посвист печального ветра в сухих стеблях синей травы? Почему — синей?

Елена Евгеньевна-первая струсила, но на помощь ей пришла Елена Евгеньевна-вторая.

Она решительно задернула штору, подвела раскисшую Елену-первую к креслу и усадила. Сунула в губы сигарету, зажгла, затянулась. Объединившиеся Елены Евгеньевны перешли в гостиную, открыли бар и налили себе хорошую дозу коньяку.