Ознакомительная версия.
Мне другая жизнь часто виделась.
И я внутри нее думаю, как раньше думал. Когда сплю, во сне. И вижу все как раньше. Совсем другой человек, старый человек, умный человек, память длинная. Сегодня опять старая жизнь ко мне приходила. Когда глаза открывал, еще мысли интересные по голове перебегали, умные слова роились, роились…
А совсем когда проснешься, уже не помнишь: вот, слово «роились», что оно значит? Наверное, как муравьишки в куче.
Я в самой середине Мятежа попал в армию. Я мало помню про войну. Помню, было какое-то Северное Правительство и оно воевало с каким-то Комитетом Независимости. Тогда было много Правительств и Комитетов. Комитет это что такое? Я сейчас уже не знаю… И меня прямо из дома утащили в 10-й Добровольческий Полк. Даже оделся я кое-как, очень меня торопили. Ну. Я стрелял даже куда-то. Или я не стрелял? Или стрелял? Вот, четыре дня я стрелял или не стрелял. А потом я попал под «Ви-ти-кей сто эм», которое еще называется «Дыхание Дракона». Как это было, в голове моей не осталось совсем. Очень плохо, очень страшно. Нас было там много, я один живой теперь.
А потом я долго маялся. Лежал в госпитале. Лежал-лежал, себя не помнил: не разобрать, где я сплю, а где я не сплю, где я вижу все на самом деле, а где мерещится. Люди расплывались. Мысли расплывались. Ночью просыпался – ай-ай! – не помню, кто я, где я, как меня зовут, что вокруг такое. Кричал! Очень боялся. Вот. Запахи меня мучили. Запах кошачьей мочи стоял вокруг, такой густой, вонючий, просто жуть. Изо всех углов. Прямо рядом: от моей подушки, от моего халата, от моей ложки! Я говорил: «Опять кошка написала». Мне говорили: «Нет никакой кошки». Как же нет? Как же нет? Ночь и день, ночь и день сплошь меня кошкин запах мучил. Есть я не мог, даже засыпал худо, а я тогда спал почти все время, только иногда просыпался. Вот проснусь, а заснуть не выходит. А то вдруг проснешься, а забыл, как что называется. Начнешь говорить, а половины слов-то и вовсе нет. Это сейчас я умный, ну, почти умный, это я сейчас много слов вспомнил, а тогда больше забывал.
Что с моей головой творилось – ой-ой!
Какое-то мне лекарство не то дали, и я совсем стал как младенец, все терял, еду в руку брал, а не в ложку, и до рта донести забывал. Истощал. Вот. Был я одни кости без мяса. Три зуба выпало.
В другой госпиталь повезли, потом еще в другой. Это уже тут было, на Плато на нашем. Тут холодно, еды мало, я весь промерзал, как лужа зимой. До самых до кишочков промерзал. От холодов, правда, мне полегчало. Ходит замог. То есть не замог, неправильное слово… ну… уже получалось ходить у меня. Раз я вышел на улицу. Смотрю кругом – все понимаю. Почти все слова помню, как что называется. Солнышко пригрело, люди ходят, литоморфовый плац растрескался, трава отовсюду торчит. Ли-то-мор-фо-вый… правильно сказал… Я смотрел-смотрел на зеленую траву и мне все так пронзительно стало, какая-то стенка разломалась, я как будто через прозрачную стенку на все смотрел, а тут она сломалась. Мне сказали: «Идешь на поправку, скелет». Ладно, хорошо. Да. Сказали: «Будешь убирать везде в госпитале, еду помогать готовить тоже будешь». И я так и делал. Я стал вялый, слабый, хуже, чем раньше. Все хихикали надо мной. Многие приходили и обижали меня. Еды стало очень мало. Меня хотели выписать… не знаю, что такое выписать… Угнать из госпиталя – вот как они там хотели. Пришел один и говорит: «Завтра отправишься в строй, солдат. Цени, парень, ото всей роты один ты живой остался! Пришла пора отомстить за боевых товарищей». Вот когда мне сказали такое. Я застыл, сразу понять не мог – сложно сказали, а потом сделалось мне скучно и тоскливо. Зато потом другой вошел и говорит: «Отцепись от него. Куда ему служить, несчастному дураку! Будет тут у нас помогать по хозяйству, лишние рабочие руки пригодятся». Они двое ссорились, а я только сказал: «Я не дурак», – но они меня не услышали, громко ссорились потому что. Меня там оставили. Тихо работал, спал, ел немного… много уже с тех пор не ел, с первого госпиталя много не ел, еда пропала. Но кормили же меня все-таки.
А потом людей стало мало, и пищу привозить не стали. Зима стояла, мороз стоял, два раза шел град из красных градин, очень ядовитый… Больничные люди мне сказали: «Мы уезжаем, солдат, а тебя забрать не можем. Уходи куда хочешь». Я спросил: «Куда?» Мне сказали, они не знают, просто надо уйти. Кормить больше не будут. Одежду мою старую отдали, она на мне болтается. Одна женщина мне банку с кашей дала и убежала. Вот я побрел. Кашу съел, ничего больше нет, мороз. Уже я умирать собрался. Почти заснул на снегу. Просто лег и знаю: еще вечера не будет, а я уже умру.
Ужасно повезло мне, прибрал меня Лудаш. Сухарей дал немного, погрел в тепле. Какой хороший человек! Тогда Поселок маленький был, совсем маленький, может, сорок населения… Нет, правильно «сорок жителей». Я Лудашу вещи искал, которые могут гореть. Потом он меня научил как еду искать в старых домах, которые развалились. Ой, тогда много кто от голода помер. Мы даже мертвых ели… я два раза ел. Город мне Лудаш показал. В Полсберг водил разок, потом там совсем нельзя стало бывать, сплошная отрава. Потом Капитан появился, и меня спросили: «Служил в армии?» – «Да». – «Пойдешь в дозор. Будешь рядовым добровольной стражи». Я сначала не хотел, но Лудаш сказал: «Лучше не спорь. Должен же ты кем-то быть! А сейчас ты как дырявая половая тряпка – все просвечивает, тебя нигде не видно». И я согласился. Правильно Лудаш сказал, надо кем-то быть. Потом Капитан один раз объявил: «Давно у меня служишь, а все еще живой. Даю тебе звание капрала». С тех пор меня зовут Капралом. Так я тут и живу. Вот. Как маленькая собачка в углу.
И теперь я проснулся, потому что почуял приятный запах.
Гляжу: Огородник сидит на полу, пьет мое кофе, зараза, не спросимшись. А на полу он сидит, потому что у меня всего одно место для посидеть – хорошее старое кресло, правде, облезлое. И я на нем сижу. Вот. А больше места для посидеть у меня нет, только место для полежать, но оно тоже одно. А в Поселке закон: на чужую лежанку не садись и не ложись, это большое преступление. Огородник знает. Вот и сидит на полу.
– Ты чего мое кофе пьешь… без спросу?
– Я свой принес, не беспокойся. Кстати, доброе утро.
– Утро уже? Ай!
Сам свой кофе принес! Ну это он да-а-а…
Я встал, пошел, лицо умыл, руки умыл. Сон вроде бы и отскочил. Воды в умывальнике еще до половины осталось, хорошо, не надо с канистрами к олдерменову резе… резревуа… к железной здоровой штуке с водой внутри. Умывальник я у Протеза выменял. Вот. На старые военные сапоги.
– А зачем ты кофе принес, у меня же есть… Помнишь, я говорил тебе, Огородник?
– Помню. Но я пришел извиняться, Капрал. А это пустое дело – прийти извиняться и лопать хозяйские харчи. Я вижу, у тебя тут и так негусто…
Ознакомительная версия.
