Мы родились до смешного похожими, почти близняшками. Наверное, только мама различала нас сразу. Она назвала нас в честь первых русских святых – Борисом и Глебом (Глеб – первенец, я появился на свет чуть позже, из-за чего ужасно переживал). В детстве разница в возрасте казалась огромной. Глеб, пользуясь ею, безбожно мной верховодил, а я подчинялся и радовался втихомолку: с братом было по-настоящему интересно. С годами эта разница все таяла, а различия во внешности, наоборот, увеличивались. Теперь я, пожалуй, выгляжу старше. Мама говорит, это потому, что я совсем не слежу за своим здоровьем. Слишком много сигарет и кофе. Глеб обычно поддакивал со всем подобострастием, чем меня несказанно злил (сам-то тоже хорош… Но им положено как творческой личности, они без «дыма адского» творить не могут-с).
Словом, братцу своему я частенько завидовал – его железному здоровью (хотя откуда бы?), его свободной натуре и силе характера. В свое время он прошел дьявольски трудный путь – от городского училища культуры («кулька» по-культурному) до Московского театрального института, который окончил с отличием и был приглашен в мастерскую самого Венгеровича (снявшего в пору хрущевской оттепели знаменитую «Девушку из рабочего поселка»). Пока я добросовестно пыхтел в Высшей школе милиции, а позже – отбывал номер на юридическом факультете университета, Глебушка успел завоевать четыре приза за лучшую режиссерскую работу на Всероссийских кинофестивалях и один – «Золотой парус» – на международном, в Карловых Варах. Мы с мамой лицезрели его большей частью по телевизору – дающим интервью отечественной и зарубежной журналистской братии…
Но всегда, куда бы судьба ни забрасывала его, Глеб возвращался домой. Обветренный, пропахший Дальними Странами, загорелый как негр (и столь же грязный) или, наоборот, с обмороженными ушами и носом – в зависимости от того, где выпало снимать «натуру»…
И тот, последний, его визит я запомнил ярко, во всех мелких подробностях (вроде той, что мы чуть не опоздали к поезду, – у масляного фильтра в машине некстати началась «течка»). Глеб вышел из вагона – ни дать ни взять лондонский денди: дубленка бежевых тонов, дымчатые очки, светло-серый кейс в руке и дорожная сумка «Rifle» через плечо. Улыбчиво раскланялся с проводницами (одну, с копной ярко-рыжих волос, даже чмокнул в щечку – проводница обомлела и запунцовела), встал посреди перрона, толкаемый со всех сторон, и принялся растерянно вертеть головой (давным-давно у нас был выдуман такой ритуал). Я неслышно, точно чукча-охотник, подкрался сзади и со всего размаха хлопнул братца по плечу. Он обернулся… И мы, обнявшись, счастливо и нечленораздельно заорали, изо всех сил тиская друг друга в молодецких объятьях. Мама, тоже счастливая, слегка испуганно нас урезонивала: «Господа, ну что вы будто дикари! Приедет милиция, и я на старости лет попаду в острог…»
– Не бойся, мам, – захохотал Глеб. – Борька свой человек, отмажет.
– Только мне и забот, что тебя отмазывать, – хмыкнул я. Ребяческая радость так и рвалась наружу.
Насчет забот я, кстати, ввернул не для красного словца: на следующий день в 10 утра в управлении заслушивался мой доклад о положении дел по городу.
Список был длинен, как вечность, и также беспросветен: «глухой» разбой в Лаврине – кто-то весьма дерзкий и хорошо информированный «бомбил» дачи бывших партийных, а ныне – депутатских бонз, киднеппинг и четыре нераскрытых убийства. В машине я спросил:
– Ты на каникулы?
– Работать, – отозвался Глеб.
– Вот как?
– Будем проводить натурные съемки – здесь, неподалеку.
– Значит, ты надолго?
– А ты против?
Я всеми доступными средствами дал понять, что я не только не против, но и за. Для меня дни, проведенные с братом, были как возвращение в беззаботную пору студенчества, когда Глеб приезжал после сессий, замотанный до черноты, худющий, небритый – «отъедаться и отсыпаться» (мамино выражение).
– А меня возьмешь с собой? Никогда не видел, как снимают кино.
– Будешь вовремя ходить на горшок и есть манную кашу – так и быть, возьму.
Вот такой милый треп-импровизация. Немудреные шуточки, которые я повторял про себя как некое заклинание, глядя на тропинку перед собой (наш диалог был воображаемым: Глеба рядом не было, только умытый росой березовый лес, «гусиные лапки» в блестящей траве, утро да мы с Кузей – это наша самоедская лайка-самец, белый, как свежий снег, с человеческими умными глазами и черной пуговкой носа. Кличка, как вы догадались, целиком моя заслуга).
Деревья слева от тропинки расступились, и мы вышли на небольшую круглую полянку. Посреди нее стояли две старые березы. Когда-то, давным-давно, два семечка упали рядом, принялись, потянулись вверх… Ни одно из деревьев не желало уступать, и их стволы срослись снизу, превратившись в один, толстый и корявый, а на высоте человеческого роста они опять разделялись. Косые утренние лучи падали на них, оставляя нежные желтоватые полосы на белом фоне. У подножия, рядом с трухлявым пнем, лежала мохнатая туша темно-кофейного цвета, размером приблизительно со взрослого пони. Туша пребывала в полнейшей нирване, однако при виде нас тут же сторожко подобралась и приняла очертания собаки.
– Привет, Шерп, – сказал я. – А где хозяйка?
Шерп улыбнулся черными губами, на мгновение обнажив клыки, и повозил по земле хвостом – признал старых знакомых. Кузя подошел вслед за мной, потянулся носом к приятелю… Обычно за этим начиналась какая-нибудь бешеная игра с имитацией кровавой борьбы, гонкой по пересеченной местности, валянием в пыли и громкими криками. Но нынче у собачек настроение было не для состязаний – они немножко походили кругами и улеглись рядышком – головы на лапах, веки прикрыты, глаза мудрые и чуточку печальные, как у старых даосов.
С Дарьей Матвеевной мы, к слову, познакомились именно на «собачьей» почве – тут же, возле сестер-березок. Шерп в то время был еще подростком с нелепыми длинными ногами, веселым и неуклюжим. Кузька же и вовсе напоминал белый шарик-игрушку, его и собакой-то назвать было неудобно. Иногда я поглядывал на него и втихомолку мечтал: вот подрастешь, выучишься, и мы с тобой…
Что именно «мы с тобой» – я и сам толком не знал. Охотиться на медведя? Для этого, во-первых, нужно было ехать за тридевять земель, в охотничьи угодья, во-вторых – для начала вступить в общество и платить взносы размером чуть меньше моей месячной зарплаты. Ну и в-третьих – проблема свободного времени, которого не было. Правда, мы с братом понаслышке знали, что нормальные люди не ходят по воскресеньям на службу: семья там, дети, уик-энды за городом… Однако сами «предпочитали» развлекаться в выходные по-своему: Глеб – на съемках, я – в лихорадочных поисках очередного убивца или бандита. И оба свято верили: вот потом, когда-нибудь… Нет, не буду об этом.
