Четыре рыцаря, сомкнувшись настолько тесно, что их колени почти соприкасались, возглавили атаку клана.
И страшен был таранный удар, удесятеренный конским разгоном и тяжестью сплошной брони.
А сзади — рев, топот, клочья грязи из-под копыт, залепляющие лица, и так почти не различимые под шлемами, — скакали остальные Мак-Лауды, вооруженные более скромно и разномастно…
Говорили в старину: если суждено чему совершиться, не спасет от того ни ложь, ни клятва.
…Откуда он знает все это?!
Конан почувствовал, что во рту стало солоно: судорожно сцепив зубы, он до крови прокусил себе губу. Глубоко вдохнув сырой воздух, Конан разжал челюсти.
И тут же исчез солоноватый привкус — ранка затянулась мгновенно.
Мак-Лауд усмехнулся этому. Ну, конечно: регенерация. Его тело само, без участия разума, заботится о своей сохранности. И никуда от этого не деться…
Впрочем, и не надо деваться! В нынешней жизни, в нынешнем веке для него это — ох, какой ценный дар…
Для него — и для этого, другого. Того, который лежит сейчас на грубо сколоченной кровати, и жизнь, капля за каплей, вытекает из него вместе с кровью.
Он конечно, думает, что это — конец… Если он вообще сейчас способен думать о чем-либо, кроме лютой боли, когтящей его тело.
Конан отлично помнил, каково было ему самому в момент его первой смерти, когда эспадон Черного Воина вошел ему в живот и провернулся там, разрывая внутренности…
Он уже догадывался, кто этот человек, лежащий в доме. И это, надо сказать, не переполняло его радостью.
Если быть абсолютно честным, то он пожелал бы себе другого спутника… Ну что ж, значит такова его судьба!
Этого, по крайней мере, он знает должным образом. Знает, чего можно от него ожидать…
(Вот именно!)
И тут Конан Мак-Лауд оборвал свои мысли. Нет ни малейшего смысла распалять себя досадой. Сила, большая, чем простая случайность, свела их вместе. Значит, были на то свои причины!
И все же — откуда он знает, что произошло вчера с раненным?
В прошлый раз, кажется, он не знал всей этой предыстории. Очень давно, невообразимо давно, был этот «прошлый раз», но память цепко хранит подробности.
Битва, что ли, иная тогда была? Вздор! Уж кто-кто, а он-то знает, что все битвы одинаковы. А может быть…
Может быть, он сам — Конан — был тогда ИНОЙ? Вернее, не тогда, а сейчас?
Наверное, так и есть. Ведь ныне он — единственный из бессмертных, кто сумел пройти Путь до конца. Причем не один раз, а дважды.
И сейчас он в третий раз встает на Путь…
Конан взглянул на лежащего — и снова воспоминания о виденном обрушились ему на плечи бесплотным грузом.
…Передовой отряд был не просто разбит — он был уничтожен, выкошен напрочь, словно пшеничное поле.
И без толку стреляли Фархерсоны по наступающим Мак-Лаудам. Впереди них была железная стена. Движущийся щит. Живая крепость.
Наверное, не один из Фархерсонов вспомнил в эти мгновения о всадниках Апокалипсиса…
Их ведь тоже — четверо. А под броней не разобрать цвет коней: кто из них белый, кто вороной, кто — Конь Бледный, несущий на спине Смерть.
Впрочем, оружие у них иное — ни один не имеет лука, и каждому дан большой меч. Но ведь вовсе не обязательно Откровению сбываться в таких мелочах…
Запоздало хлопнул один мушкет. Потом второй. Сорвалось с тетивы несколько стрел.
И — ничего. Не разобрать даже, промахнулись второпях стрелявшие или спасло кованое железо. Ведь и пуля не всякий раз пробивает латы — разве что в упор разить.
Ничего…
Вестниками смерти ударили ап Форгеймы по второму отряду. И ад следовал за ними.
Ад размахивал палашами, пел клановые песни Мак-Лаудов и вступил в исступление боя.
Лошадь, отягощенная почти тройным против обычного весом — своя броня, броня всадника и сам всадник, — не долго может выдержать на галопе. А сбившись на медленный аллюр, ей непросто вновь набрать полную скорость.
Разве что после долгого разбега… Но нечасто условия боя позволяют взять такой разбег.
Вот почему вскоре завязли четверо в гуще схватки, исчерпав свой разгон. А завязнув, — отбросили ставшие ненужными копья. И узкими молниями засверкали в их руках обнаженные клинки.
Но то, что должны были сделать сыновья Форгейма, — они сделали. Преодолен рубеж стрельбы, смят копейный заслон, опрокинута неровная волна ринувшейся было навстречу фархерсоновской конницы.
А теперь…
А теперь настало время сшибающихся мечей, звонких ударов по железу и глухих — по неприкрытой плоти.
Время рассеченных щитов и мокрого хруста не выдержавших удара костей.
Время, когда от криков и хрипа закладывает уши; когда тяжелое дыхание прорывается сквозь прорези забрала белыми клубами; когда не разобрать, пот или кровь щиплет соленым глаза.
В сущности, все это и называется боем…
И хохотал веселый и жестокий Ангуз, любуясь кровавым зрелищем.
Урон, нанесенный клану Фархерсонов в первые мгновения, был страшен. В сущности, он почти определил исход сражения.
Почти.
Но не могли всегда и всюду быть впереди четверо латников, а прочие воины их клана были куда менее защищены. И вскоре пролилась первая кровь Мак-Лаудов.
Правда, это лишь прибавило им ярости. Да и их противников полегло куда больше…
Но тут опомнившаяся пехота и немногие всадники врага, которые еще оставались в седлах, с двух сторон ударили по сбившимся в кучу Мак-Лаудам сразу же за спинами ратной четверки. Так работают против копья клинковым оружием: не стремясь перебить наконечник, рубят по уязвимому древку за ним.
А без древка — немного толку в наконечнике.
Это было обдуманное действие, а не просто судорожная реакция обреченных. Видно: сбоку, на левом крыле вражеского отряда, небольшая толпа сгрудилась вокруг упавшего было знамени Фархерсонов. Это знамя — белый квадрат с извивающимися по нему геральдическим зверем — держит, вздернув его на командирском копье, воин в узорчатом шлеме.
Кажется, именно он и выкрикнул слова приказа…
Молоком разливался туман по склону, на полтора фута от земли. По колено стояли в нем, обороняясь, горцы одного клана; по колено наступали — горцы другого.
И тот, кто падал, сразу же исчезал из глаз. Будто тонул в молочно-белом озере.
А по поверхности его, гладкой и ровной — гораздо более гладкой, чем бывает поверхность любого, даже самого спокойного озера, — после каждого падения проходила рябь.
И высовывалась порой, пробив слой тумана, то рука со скрюченными в последнем движении пальцами, то чье-то окровавленное лицо — чтобы, судорожно глотнув воздуху, вновь погрузиться в белесую мглу, как если бы действительно была она озерными водами…
