Прошли годы с того памятного дня, когда сторонами был подписан мирный договор. Статус кво соблюдался обеими сторонами: Ганза усмотрела в Красной Линии выгодного экономического партнера, а та оставила свои агрессивные намерения: товарищ Москвин, генсек Коммунистической Партии Московского Метрополитена имени В. И. Ленина, диалектически доказал возможность построения коммунизма на одной отдельно взятой линии и принял историческое решение о начале оного строительства. Старая вражда была забыта»
Этот его рассказ Артем запомнил крепко, как старался запоминать все, что отчим говорил ему.
— Хорошо, что у них резня кончилась… — произнес Петр Андреич.
— Полтора года ведь за Кольцо ступить было нельзя — везде оцепление, документы проверяют по сто раз. У меня там дела были в то время — и кроме как через Ганзу, никак было не пройти. И пошел через Ганзу. И прямо на Проспекте Мира меня и остановили. Чуть к стенке не поставили.
— Да ну? А ты ведь не рассказывал этого, Петр… Как это с тобой вышло? — заинтересовался Андрей.
Артем слегка поник, видя, что переходящеее знамя рассказчика беспардонно вырвано из его рук. Но история обещала быть интересной, и он не стал встревать.
— Как-как… Очень просто. За красного шпиона меня приняли. Выхожу я, значит, из туннеля на Проспекте Мира, на нашей линии. А наш Проспект Мира тоже под Ганзой. Аннексия, так сказать. Ну там еще не очень строго — там у них же ярмарка, торговая зона. Ну, вы знаете, — у Ганзы везде так: те станции, которые на самом Кольце находятся, — это вроде их дом, в переходах с кольцевых станций на радиальные у них граница, — таможни, паспортный контроль…
— Да знаем мы все это, чего ты нам лекции читаешь… Ты рассказывай лучше, что с тобой произошло там! — перебил его Андрей.
— Паспортный контроль! — повторил Петр Андреич, сурово сводя брови. Теперь он был должен досказать из принципа. — А на радиальных станциях у них ярмарки, базары… Туда чужакам можно. А через границу их — ну никак.
— Да что ты будешь делать! — возмутился Андрей.
— Что с тобой случилось-то, ты можешь мне сразу сказать, или нет? Чего ты тянешь?
— Ты не перебивай меня. Ты хочешь слушать — слушай. А не хочешь — сиди вот, чай пей. Развоевался тут!
— Ладно, ладно… Молчу я. Молчу. Нем, как лосось дальневосточный, консервированный, — примирительно сказал Андрей. — Продолжай.
— Ну вот… Я на Проспекте Мира вылез, было у меня чая с собой полкило… Патроны мне нужны были, к автомату. Думал сменять. А там у них — военное положение. Боеприпасы не меняют. Я одного челнока спрашиваю, другого — все отнекиваются, и бочком-бочком — в сторону от меня отходят. Один только шепнул мне: «Какие тебе патроны, олух… Сваливай отсюда, и поскорее, на тебя, наверное, настучали уже. Это тебе будет мой дружеский совет». Сказал я ему спасибо и двинул потихоньку обратно в туннель, и на самом выходе останавливает меня патруль, и со станции — свистки, и еще один наряд бежит. Документы, говорят. Я им — паспорт свой, с нашим станционным штампом. Рассматривают они его так внимательно и спрашивают: «А пропуск ваш где?». Я им — так удивленно — «Какой такой пропуск?». Выясняется, что чтобы на станцию попасть — пропуск обязательно получить, при выходе из туннеля столик такой стоит, и там у них канцелярия. Проверяют личность, цели, и выдают в случае необходимости пропуска. Развели, крысы, бюрократию… Как я мимо этого стола прошел — не знаю… Почему меня не остановили эти обормоты? А я теперь — патрулю это объясняй. Стоит такой стриженый жлоб в камуфляже, и говорит: проскользнул! Прокрался! Прополз! Просочился! Листает мой паспорт дальше — и видит у меня там штампик Сокольников. Жил я там раньше, на Сокольниках… Видит он этот штамп и у него прямо глаза кровью наливаются. Просто как у быка на красную тряпку. Сдергивает он с плеча автомат и ревет: руки за голову, падла! Сразу видно выучку. Хватает меня за шиворот и так, волоком, через всю станцию — на пропускной пункт, в переходе, к старшему. И приговаривает: подожди, мол, сейчас мне только разрешение получить от начальства — и к стенке тебя, лазутчика. Мне аж плохо стало. Оправдаться пытаюсь, говорю: «Какой я лазутчик? Коммерсант я! Чай вот привез, с ВДНХ.» А он мне отвечает, что, мол, он мне этого чая полную пасть напихает и стволом утрамбует еще, чтобы больше вошло. Вижу, что неубедительно у меня выходит, и что если сейчас начальство его даст добро, отведут меня на двухсотый метр, поставят лицом к трубам и наделают во мне лишних дырок, по законам военного времени. Нехорошо как получается, думаю… Подходим к пропускному пункту, и жлоб мой идет советоваться, куда ему лучше стрелять. Смотрю я на его начальника, и прямо камень с сердца — Пашка Федотов, одноклассник мой, мы с ним еще после школы сколько дружили, а потом вот потеряли друг друга…
— Твою мать! Напугал как! А я то уже думал что все, убили тебя… — ехидно вставил Андрей и все люди, сбившиеся у костра на двухсот пятидесятом метре, дружно загоготали.
Даже сам Петр Андреич, сначала сердито взглянув на Андрея, а потом не выдержав, засмеялся. Смех раскатился по туннелю, рождая где-то в его глубинах искаженное эхо, непохожее ни на что жутковатое уханье… И прислушиваясь к нему, все понемногу затихли.
И тут из глубины туннеля, с севера, довольно отчетливо послышалось те самые подозрительные звуки — шорохи, и легкие дробные шаги.
Андрей, конечно, был первым, кто все это расслышал. Мгновенно замолчав и дав остальным знак молчать тоже, он поднял с земли автомат и вскочил со своего места. Медленно отведя затвор и дослав патрон, он бесшумно, прижимаясь к стене, двинулся от костра — в глубь туннеля. Артем тоже поднялся, очень любопытно посмотреть было, кого он упустил в прошлый раз, но Андрей обернулся и шикнул на него сердито, и он послушно опустился на место.
Приложив автомат прикладом к плечу, Андрей остановился на том месте, где тьма начинала сгущаться, лег плашмя, и крикнул: «Дайте света!»
Один из его людей, державший на готове мощный аккумуляторный фонарь, собранный местными умельцами из старой автомобильной фары, включил его, и луч света, яркий до белизны, вспорол темноту. Выхваченный из мрака, появился на секунду в их поле зрения неясный силуэт — что-то совсем небольшое, нестрашное вроде, которое тут же стремглав бросилось назад, на север. Артем, не выдержав, заорал что было сил: «Да стреляй же! Уйдет ведь!»
Но Андрей отчего-то не стрелял. Петр Андреич поднялся тоже, держа автомат наготове и крикнул: «Андрюха! Ты живой там?» Сидящие у костра обеспокоенно зашептались, и послышалось лязганье затворов. Но тут он наконец показался в свете фонаря, вставая с земли, отряхивая свою куртку и смеясь.
