Ознакомительная версия.
– Клянусь, я не знал об этом случае, сеньор! – огорченно проговорил Сото. – Мои люди мне не доложили. Я немедленно разберусь, почему они этого не сделали.
– Твои люди не могли знать об этом, поскольку ждали меня во дворе епископата, – пояснил дон ди Алмейдо. – Я нарочно не поставил их в известность, так как… Хм… В общем, ты понимаешь: о моем позоре нельзя говорить во всеуслышание. Но такое обязательно случится, если начнется разбирательство.
– Клеветник Марко ди Гарсиа пожалеет о том, что унизил благородного сеньора, – сказал Сото, ничуть не изменившись в лице. – Никаких разбирательств в отношении вас он возбудить не успеет. Он ответит за свои слова так же, как и те, кто хотел оскорбить вас раньше.
– И это будет справедливо, – подтвердил дон ди Алмейдо. – Я освобождаю тебя от служебных обязанностей до тех пор, пока не разберешься с этим делом. Только не затягивай – клеветник должен быть призван к ответу как можно скорее.
– Будут какие-нибудь дополнительные пожелания, сеньор?
– Нет, все как всегда. Я намерен взглянуть ему в глаза и простить его, как простил всех тех, кто уже сполна ответил за свои злодеяния. Ты ведь согласен, что мы должны прощать своих врагов, как учит нас Святое Писание, не так ли?
– Я согласен с вами во всем, сеньор.
– Это замечательно, Сото. Ты достоин своих храбрых и благородных предков. Они могли бы гордиться тем, что далекий потомок свято чтит их древний кодекс чести.
Сото почтительно склонил голову: слышать столь высокую похвалу из уст сеньора ди Алмейдо было для него самым лучшим вознаграждением…
Луис Морильо сбежал из приюта в четырнадцать лет, поскольку дальше терпеть издевательства над собой он был уже не в силах. Подставлять под удары обидчиков вторую щеку, как учили его на примере общеизвестного мученика, он не желал, ибо категорически отвергал для себя мученическую судьбу. «Зуб за зуб, око за око» прельщало Луиса намного больше, но воплотить сей ветхозаветный постулат на практике без опасения, что враг «воздаст ему всемеро», возможности не представлялось.
Убивать в те годы Луис еще не умел, хотя порой находился буквально в шаге от этого тягчайшего из грехов. Да если бы и умел, путь из приюта в случае убийства кого-либо из обидчиков был один – тюрьма. Но Луис был уже достаточно взрослым, чтобы догадываться: тюрьма отличается от приюта настолько, насколько ампутация конечности отличается от извлечения занозы.
Луис вырвался из опостылевших серых стен на давно манившую его свободу и только тут уяснил, что понятия не имеет, как этой свободой пользоваться. Правда, у него хватило ума не ошиваться в окрестностях приюта, на чем ранее погорали другие беглецы, а сразу же скрыться из тех мест подальше. Несложно догадаться, что Луис выбрал единственно приемлемый для подростка в четырнадцати лет путь – на восток; туда, откуда каждый день появлялось жизнерадостное солнце и где, по мнению мальчика, в принципе не могло быть тоскливо и холодно.
Все, чему так долго учили Луиса наставники, было забыто им в первый же день побега – постоянный голод не очень-то способствует соблюдению заповедей «не лги» и «не укради». Мальчику удалось без денег в кармане пересечь половину Мадридской епархии и добраться до Барселоны – крупнейшего города на восточном побережье Пиренейского полуострова. Для редко покидавшего приютские стены затворника подобное являлось невероятным достижением.
В Барселоне Луиса ожидало жестокое разочарование, ибо на Краю Земли – таким представлялось ему тогда побережье – все было как и везде: обыденно и грязно. Близость к колыбели Великого Доброго Солнца отнюдь не превращала эту часть света в сказку, а солнце, как выяснилось, рождалось вовсе не здесь, а гораздо дальше – за морем. Единственным утешением беглеца являлись потрясающие по красоте морские восходы, но несмотря на все их великолепие, прыгать от радости почему-то не хотелось.
Хотелось есть, причем постоянно…
Так пролетели два месяца. Наверное, за это время Луис повзрослел куда быстрее, чем за годы, что прожил бы он в приюте, дожидаясь выпуска. На север, на юг, а тем более на запад бежать из Барселоны Луис не желал. Он уже знал, что ничего хорошего там не увидит. Все свое время мальчик тратил лишь на поиск пропитания. Он ел только ради того, чтобы назавтра у него хватило сил снова отправиться на добычу еды…
Окончательно завязать с воровством Луис решил в тот день, когда еле сумел унести ноги от разъяренных рыночных торговцев, уличивших его в краже. Мчась во все лопатки по кривым припортовым улочкам с разбитым лицом и чудом не отобранной буханкой хлеба, паренек осознал, что если немедленно не разорвет этот порочный круг, то вскоре окажется там, где восходы можно будет созерцать лишь через прутья решетки. К чести Луиса, решив что-то твердо, он никогда не отказывался от исполнения своего решения…
За время скитаний Луис смог неплохо разобраться в социальном устройстве государства, в котором его угораздило родиться. Быть законопослушным гражданином и при этом хранить в себе дух свободы – идеал взрослой жизни беглого воспитанника приюта – являлось возможным только среди вольных искателей – людей, возвращающих из небытия тайны Древних, чья высокоразвитая цивилизация погибла под Каменным Дождем.
Искатели, класс которых был в Святой Европе третьим по численности после ремесленников и крестьян, жили общинами, соблюдая, помимо государственных, также собственные внутриклассовые законы. Территория страны делилась между искательскими общинами тем же способом, что и пахотные угодья между крупными землевладельцами. Участки искателей – довольно обширные и не предназначенные для земледелия разрушенные древние города и промышленные районы – именовались в среде вольных землекопов зонами раскопок. Найденные на раскопках предметы, имевшие научную либо другую ценность, сдавались в специальные приемные пункты при епископатах, где с искателями рассчитывались по утвержденным епископами тарифам. Разумеется, что за счет лишь этих выплат искательские общины не жили. Едва ли не главным источником их дохода была полулегальная торговля с крестьянами и ремесленниками найденными запчастями, материалами, утварью и прочими мелочами; в общем всем, кроме огнестрельного оружия и боеприпасов. Где-то такая торговля пресекалась, где-то на нее смотрели сквозь пальцы, но какого-либо официального запрета на подобную деятельность в стране не существовало.
Самым желанным событием для искательской общины было получение статуса «особая». Особые общины щедро финансировались самим Ватиканом и направлялись на раскопки военных баз и находящихся на них вооружения и боевой техники, к которым «неособые» искатели не подпускались под страхом смертной казни. У особых общин уже не было сильной нужды приторговывать налево, поскольку их грозные находки принимались епископатами по заоблачным тарифам. Ко всему прочему, «особняки» состояли на полном государственном обеспечении. Вот поэтому их яро ненавидели простые искатели, хотя каждый из «неособых» готов был отдать многое, чтобы его общине тоже был присвоен привилегированный статус.
Ознакомительная версия.
