И не ограничивало право операторов на идиотизм, решил Евгений Касеев после просмотра сырого кадра.
Казалось бы – чего проще. Размести камеры, наметь пару-тройку основных и дополнительных точек кадроформирования, выстави звук – и работай.
В смысле – следи за съемкой.
Максим Зудин, новый оператор Касеева, съемку почти запорол. То есть, если бы этот кадр не был особо нужен, его просто выбросили бы в корзину.
Но у Сетевого Информационного Агентства была своя особенная гордость, требовавшая собственных кадров по наиболее важным событиям в мире. И Касееву пришлось сидеть в монтажной уже третий час, пытаясь соорудить из сырого нечто удобоваримое.
Каждый нормальный оператор перед установкой кадра должен выставить его границы. Каждый нормальный, формируя кадр в помещении, задает границы по стенам помещения, а не ставит на автоматику.
Забыл, сказал Зудин.
Касеева оттащили монтажеры, не дав совершить акт членовредительства. Зудин вылетел из монтажной, монтажеры угостили Касеева коньяком и не стали задавать идиотский вопрос.
Главный идиотский вопрос ноября, на который Касеев задолбался уже отвечать.
Объяснять каждому, почему он перестал работать с Пфайфером, Касеев не мог. Не мог и не хотел. Даже с самим собой он предпочитал не обсуждать этого.
Четыре года совместной работы, зачастую в очень вредных для здоровья местах. Три совместные поездки на Территории. Две творческие премии, честно поделенные на двоих.
Я больше не работаю с Пфайфером, сказал Касеев новому Главному.
Новый Главный как раз зачитал Касееву приказ о назначении его, Касеева, за высокий профессионализм и гражданское мужество редактором отдела новостей, спросил, есть ли у Касеева пожелания...
Я больше не работаю с Пфайфером, сказал Касеев. И Новый Главный сказал – хорошо.
Генрих Францевич остался в отделе аналитики, и они ни разу больше с ним не разговаривали.
Почему, спрашивали Касеева. Мое дело, отвечал Касеев. Может, помиритесь, говорили Касееву. Нет, отвечал Касеев. К чертовой матери, отвечал Касеев. Отцепитесь, отвечал Касеев.
Монтажеры вопроса не задавали. Они, как могли, помогали Касееву.
Граница кадра плавала, то отсекая куски туловищ у персонажей, то неожиданно выплевывая из себя их руки и ноги.
Вот внезапно из воздуха появляется рука с папкой. Потом исчезает. Потом появляется снова.
Чиновник из МИДа поворачивается в сторону, делает полшага и теряет половину туловища. При этом улыбается половиной рта. А срез переливается всеми цветами радуги.
Нужно маркировать габариты персонажа и наращивать тело через машину. А все это – время, время, время...
Что у вас произошло с Пфайфером?
Ничего с Пфайфером не произошло. Просто Генрих Францевич, как оказалось, все еще мечтал о карьере. В его-то возрасте!
Касеев так патетически пообещал Грифу...
– Мы никому ничего не расскажем! О том, что видели... Не выдадим...
Пфайфер, нужно отдать ему должное, промолчал, а Касеев искренне полагал, что сможет, что нужно...
Гриф тогда сказал правду, он прекрасно знал, что времена молчания на допросах прошли и от желания или нежелания Касеева говорить ничего не зависит.
На допросе... на «беседе», как называл ее вежливый человечек в белом халате, Касеев просто не мог молчать.
Его выворачивало от желания поделиться впечатлениями, рассказать о пережитом... говорить, говорить, говорить...
Химия это была или что-то еще – Евгений Касеев не знал. Понимал, что сейчас его заставляют говорить, что из него выдавливают информацию, но ничего больше в жизни он не хотел так, как отвечать на вопросы человечка.
Никто не мог бы отмолчаться.
Но Пфайфер умудрился перевыполнить план.
Он ведь снимал, как оказалось, все происходившее в Клинике! В кофре, который ему передал тогда капитан, не было сетевого адаптера, но была микрокамера.
Пфайфер тогда ничего не сказал Касееву. Пфайфер просто запечатлел все, происходившее с ними и вокруг них. И сам, добровольно, передал отснятое компетентным органам.
Они сидели в операторской и приходили в себя. Пытались поверить в то, что все закончилось.
Это нужно было переварить. Все это. И шаг сквозь кольцо тоже нужно было переварить. И то, что второе такое же кольцо находилось в подвале их родного Агентства и что один шаг перебросил их на несколько сотен километров и...
Здание пострадало не сильно. Разве что вестибюль был разгромлен, куски бетона и мертвые тела были перемешаны и залиты кровью. Суетились люди, с оружием и без, в бронекостюмах и в рваном гражданском.
На площади перед СИА дымил танк Территориальных войск. Ствол пушки продолжал пялиться на здание застывшим зрачком, возле стены торгового центра лежал скомканный вертолет Патруля, что-то грохотало за домами...
– Какой кадр! – сказал Касеев.
– Работаем,– сказал Пфайфер.
Он успел уже заскочить в техотдел и взять комплект из резерва. Две камеры взлетели над головой Касеева, давая панораму, одна пошла по расширяющейся спирали вверх, а вторая зависла перед Касеевым.
– Давай,– беззвучно шевельнул губами Пфайфер.
– Я пока не знаю, что именно здесь произошло,– сказал Касеев, глядя в кадроприемник.
Именно эта фраза потрясла зрителей. Глупая, нелепая фраза вдруг отозвалась, зацепила всех. Люди не знали, что здесь произошло. А Касеев был одним из них – растрепанный, в спортивном костюме, со страхом и удивлением рассматривающий все, что было перед зданием СИА и в нем.
Потом появился какой-то паренек, лет семнадцати, с автоматом в руке, и потребовал, чтобы корреспонденты вошли в здание.
– Тут еще могут стрелять,– сказал паренек.– Артем Лукич велел, чтобы тут не маячили, мало ли что.
Они вернулись в здание, к ним подошел мужик лет сорока, в форменной милицейской рубахе, но без погон. В руке у него был пистолет, и мужик, разговаривая с Касеевым, все время пытался пистолет этот куда-то пристроить: в карман брюк, за пояс – словно мешал этот самый пистолет мужику жить, оттягивал руки или даже жег их.
Мужика звали Артемом Лукичом Николаевым, был он в звании старшего лейтенанта милиции и в должности участкового инспектора.
– Артем Лукич, вы, как я понял, возглавили оборону здания.
– Я?
– Ну да, вы. Мне сказали так...
– Сказали... Ну, раз сказали.
– И еще мне сказали, что это вы произвели арест сотрудников спецслужб, которые, возможно, причастны к тому, что здесь произошло.
– Это...
– Арестовали?
– Их порвали бы в клочья, если бы... ну... пришлось. Потом уже выяснили, что Лешка...
– Какой Лешка?
– Старший лейтенант, Лешка Трошин. Он смог технику разблокировать...
– Какую технику?
