Прикончив остатки вчерашней трапезы, он позвонил в издательство.
— Михаил Геннадьевич?
— Слушаю, — раздался в трубке голос редактора отдела художественной прозы.
— Здравствуйте. Это Ворохов. Помните, мы договаривались о встрече?
— Как же, помню. Рановато вы сегодня. Ну что ж, приходите.
— Если минут через сорок — вас устроит?
— Устроит.
«Ну конечно, — подумал Ворохов. — Провести экзекуцию никогда не поздно. Может, Михаил Геннадьевич и хотел бы ее оттянуть — все-таки личные отношения у нас хорошие. Но я-то не собираюсь бесконечно тешить себя иллюзиями».
Он знал, что его роман, как и все предыдущие произведения, ждет жесточайший разгром. Сначала Андрей самонадеянно посылал рукописи в Москву, уповая на то, что там больше интеллектуалов, которые уловят изюминку его сочинений и даже начнут раскручивать новый проект. Однако ответы из первопрестольной оказались приговорами. Тогда он обратился в местное издательство — на всякий случай, по принципу «утопающий хватается за соломинку». Но не вызывало сомнений, что соломинка обломилась.
Он подошел к компьютеру и вызвал нужный файл.
«В одной из мрачных, пустынных областей Галактики, где, казалось, само время остановилось, не в силах бороться с мертвящим однообразием, свершилось чудо, незаметно готовившееся миллионы лет, — рождение звезды. Первым „вздохом“ новорожденной стала гигантская вспышка, выплеснувшая в пространство целый океан света. Потоки ослепительных частиц пронзили тьму, которая, стремительно втягивая разлапистые щупальца, расползалась рваными лохмотьями. Звезда пылала, но не так, как некоторые, скупо берегущие каждую каплю горючего. Она щедро выбрасывала в пустоту настоящие водопады энергии, расточительно сжигая свою плоть в термоядерной топке. И могущественные законы космоса, повелевающие звездами, предсказывали ей, в отличие от экономно расходующих водород тусклых карликов, жизнь яркую и прекрасную, но чрезвычайно короткую — недолгий блистательный взлет, за которым последует неизбежное падение в бездонную логику „черной дыры“.
У него сжалось сердце. Это детище его мозга оказалось никому не интересно, и даже Валя, любящая в компании доморощенных эстетов козырнуть цитатой из великих, откровенно заявила Андрею, что ни бельмеса не понимает в его творениях.
Сколько Ворохов себя помнил, его всегда восхищало зрелище ночного неба. Он смотрел на сияющую звездную россыпь так, как будто прикасался к краешку великой тайны, разгадывать которую ему предстояло всю жизнь. Еще в детстве Андрей мог найти любое созвездие, знал наизусть названия самых ярких светил. Но стать астрономом он не мечтал никогда — был уверен, что его призвание в чем-то другом. В чем же? Этого Ворохов не знал. Он окончил школу, затем институт, стал работать по специальности. Потом, когда его уволили с давно дышавшего на ладан завода, Андрей, уже тогда мастерски владеющий словом, устроился в газету. Удовлетворения новая работа не принесла, зато именно здесь он наконец утвердился в выборе пути.
Еще в восемнадцать лет, неожиданно для самого себя, Ворохов написал фантастический рассказ. По мнению друзей, получилось неплохо. Он стал продолжать. Как правило, журналы, заваленные рукописями, отвергали его опусы, но некоторым все же удалось увидеть свет.
Поначалу Андрей не относился к своему увлечению всерьез. Хобби как хобби: один собирает марки, другой изредка пописывает фантастику. Но шли годы, и однажды он призадумался. Почему бы, черт возьми, не попытаться стать писателем? Рассказы уже давно считались некоммерческим жанром, однако богатая фантазия вполне позволяла ему настрочить роман примерно на двадцать авторских листов. Может, какое издательство и ухватится за молодого автора. Дальше будет проще: знай выпекай себе в год по роману, а то и по два — все равно издадут, раз попал в струю!
Ворохов начал роман… и вскоре бросил. Он вдруг понял, что пишет как обыкновенный крепкий середнячок, не лучше и не хуже, сочиняет развлекательные истории в угоду читателю вместо того, чтобы попробовать передать ему хотя бы капельку своего восторга перед величием мироздания.
И Андрей отрекся от сочиненного раньше. К чему традиционный сюжет, который все равно пришлось бы подгонять «с помощью молотка»? Он стал писать, не думая о читателе, полагаясь лишь на собственные ощущения. Получалось что-то странное, зыбкое, неопределенное. Он назвал это повестью, но правильнее было бы — жизнеописанием Вселенной.
Когда Ворохов работал над рукописью, обыденный мир исчезал для него. Он ощущал, как потоки излучений, рожденных в пылающих недрах звезд, изливаются в пространство, как вздымаются и опадают желтые шары цефеид, как, опаляя раскаленным дыханием обреченные планеты, красочными цветками распускаются новые, как непрерывно вращаются крошечные волчки пульсаров, наводняя космос удивительными в своем постоянстве сигналами, как галактики, раскинув на десятки тысяч световых лет свои усыпанные звездным крошевом спиральные ветви, величественно плывут в океане кромешного мрака. Он был свидетелем чудовищных катастроф — взрывов сверхновых, когда обезумевшая звезда со страшной силой сбрасывает свою раскаленную оболочку, превращаясь в грандиозный костер, затмевающий светом целые галактики; но Андрей присутствовал также при рождении миров, возникающих от столкновения двух наделенных колоссальной энергией частиц. Вселенная была для Ворохова живым существом, настолько близким, что иногда ему казалось, будто он может уловить ее пульс на собственном запястье.
Редактор был подлинным «зубром», повидавшим на своем веку множество непризнанных гениев.
— Ну что вам сказать, Андрей Витальевич, — изрек он, достав из стола пухлую папку. — Знакомы мы, почитай, уже лет пять. Рассказы приносили, все надеялись сборничек издать. Мы тогда долго беседовали, и я позволил себе дать вам несколько рекомендаций. С сожалением должен заметить, что вы к ним так и не прислушались.
— Короче, — сказал Ворохов, — если откинуть тонкости восточной дипломатии, вы хотите сообщить, что мой роман отвергнут.
— А вы как думаете? Знаете, Андрей Витальевич, я питаю к вам искреннюю симпатию. Пишете вы хорошо, работаете над фразой, не в пример многим современным авторам. Они ребята простые — «хрясть!», «бум!» да «твою мать!» Но наш бог — спрос. Понимаешь?
— Чего уж тут не понять…
— Раскисать вам не следует, но призадуматься стоит Надо все-таки уважать читателя, не загружать его сверх надобности. Ведь признайтесь, не так-то легко понять что такое вы настучали на своем компьютере! Описания местами просто замечательные, но из одних описаний сюжет не сваришь. Кто ваш герой? Вселенная? Ну, знает ли… Представьте себе, что Толстой заменил Андрея Болконского на звезду спектрального класса М, а Наташу Ростову — на симпатичную комету с клубящимся хвостом. Знакомство происходит на расстоянии в тысячу астрономических единиц, после чего силы гравитации начинают неудержимо притягивать героев друг к другу.
