На крылечке управления появились двое. Незнакомый Скворцову военный с нашивками майора звездной пехоты и прихлебатель Эдмонда Марвелла писатель Грегори О’Ливи. Судя по бурной жестикуляции, бойцы вспоминали минувшие дни.
«Так-так, — подумал егерь. — По крайней мере, наш бумагомарака бывшего сослуживца точно нашел…»
Майор и писатель сошли с крыльца и направились прямиком в сторону Скворцова. Тот нахлобучил поглубже шляпу, сунул в губы сигарету, щелкнул зажигалкой и повернулся к приближающимся собеседникам спиной, делая вид, что заслоняется от ветра. Они прошли мимо, не обратив на егеря внимания. До него долетели обрывки их разговора.
— Донахью помнишь? — вопрошал майор.
— А как же! — восклицал писатель. — Пройдоха Дон!
— Генерал уже, — басил майор. — В штабе подъедается.
— В штабе? — изумлялся писатель. — На Гермии?
— На Гермии, — хмыкал майор. — Поднимай выше! В Брюсселе!
— Ого!
— Если повстречаешь, передай ему привет от Ковальского…
— Обязательно передам! Слава Вседержителю, на закате стартуем. Если твой кавторанг даст «добро».
— А куда он денется. Космос чист. Планета практически — тоже. Мои ребята прочесывают сейчас пустоты под Хардегеном.
Они отдалились на несколько шагов, и Скворцов медленно, нога за ногу, двинулся следом.
У него не было определенного плана. Только — цель. Увидеть ее. Посмотреть в глаза. Попытаться понять, почему Риф выпустил из своих бесчисленных щупалец этот экземпляр и не выпустил тот. Ведь неспроста псевдо-Розенталь сказал: «Если жизнь однажды возникла, она не исчезнет без следа». И еще он намекал на возможность модификации Ремины Марвелл. Для него, экзобиолога Скворцова. А значит, для себя Риф ее тем более мог модифицировать. Но с какой целью?
Майор и О’Ливи ввалились в гостиницу. Егерь остановился неподалеку от входа, не торопясь докурил сигарету. Выбросил окурок в урну. Рядом возникли сестры Христофоровы. Поморгали лягушачьими глазками. Скворцов порылся в карманах, достал горсть мелочи, высыпал в подставленные ладошки.
— Дорого, — сказала старшая.
— Кофеты, — отозвалась младшая.
Они развернулись и запылили к супермаркету. Надо думать — за конфетами.
— Не хотите взрослеть, девочки, — пробормотал егерь им вслед. — Правильно делаете. Взросление обходится дорого. Порой — очень дорого. Дороже конфет. Дороже любви. Дороже жизни. А жизнь, если она однажды возникла… О, черт!
Он рванулся к входу в гостиницу. Швейцар распахнул перед ним двери. Новый швейцар — не Бруно.
— Послушай-ка, любезный, а куда поде…
Скворцов осекся. Перед ним стоял Джойс. Собственной персоной. Забулдыга Джойс. Лентяй Джойс. В ливрее и галунах. На форменной фуражке, перед которой блекла фуражка главнокомандующего Объединенными Вооруженными Силами Земной Федерации, сиял герб сиренианской колонии. Егеря Джойс тоже узнал, но не подал виду. Выпятил шитую золотом грудь, преградил дорогу.
Скворцов смерил его взглядом, буркнул:
— С повышением тебя, Джойс.
— А-а, патрон, — отозвался тот. Сделал вид, будто только что узнал.
— У тебя, как я вижу, теперь новый патрон.
— Да! И посолиднее вас будут, мистер Скворцов, — ответствовал Джойс. — Господин директор гостиницы жалованья не зажиливают.
— Я не зажилил, а удержал за порчу бегемотовой шкуры, на продаже которой я мог бы выручить триста монет!
— Я не виноват, это все Миха с Обамой…
— Врешь. А ну, пусти!
Но Джойс не шелохнулся.
— Не велено пускать вас, мистер.
— Что за чушь, Джойс! Кем не велено?
— Распоряжение господина директора! — отчеканил швейцар. И добавил, воровато озираясь: — По личному указанию мистера Марвелла.
— Понятно, — проговорил Скворцов. — А ты с чего так высоко взлетел, Джойс?
Швейцар заухмылялся:
— Я помог святому отцу Аруху доставить мисс Марвелл в город.
— Вот как? И как же это случилось, Джойс?
И швейцар принялся длинно и путанно рассказывать, как он поехал на лабораторном грузовике в Персефону, как встретил по дороге отца Аруха и мисс Марвелл, как доставил их в Прозерпину, как арестовали швейцара Бруно за сотрудничество с симмонсами, как мистер Марвелл предложил ему занять эту должность…
— Отличная карьера, Джойс, — перебил его похвальбу егерь. — Далеко пойдешь, если…
— Что, если? — насторожился швейцар.
— Если я не скажу господину директору гостиницы, что ты имеешь дурную привычку приворовывать. Берешь все, что плохо лежит. Не так ли, мистер швейцар?
— Не выдавайте меня, патрон! — взмолился Джойс. — Я все для вас сделаю…
— Окажи мне одну любезность, Джойс.
— Все, что попросите!
— Уберись с моего пути. И сделай вид, что в глаза меня не видал.
Джойс распахнул двери. Скворцов оказался в прохладном вестибюле. Подошел к стойке портье.
— Добрый день, Василий! Я хотел бы видеть мисс Марвелл.
Портье мельком глянул на табло.
— Она сейчас в номере, Андрей. Позвонить?
— Позвони, Василий, и скажи, что ее хочет видеть Кемпнер. Капитан Кемпнер.
— Так и сказать?
— Да, это шутка. И она ее оценит.
— Минуточку, капитан.
Пока портье звонил в номер, егерь с рассеянным видом разглядывал стереофреску, изображающую героическое освоение Сирены. На туристов она, вероятно, производила неизгладимое впечатление.
«Сработает или не сработает, — думал он, уставясь на жирные ляжки аллегорической Цивилизации. — Если моя догадка верна, должно сработать. Моя Ремина при одном упоминании имени капитана Кемпнера хлопнулась бы в обморок. Обязательно вообразила бы, как в номер к ней вваливается безумный людоед — ходячая колония криля. Бедная моя девочка…»
— Прости, Андрей! — окликнул его портье. — Тебя ждут в четыреста сорок четвертом номере. Лифт налево.
Он подмигнул и показал большой палец.
— Благодарю, Василий!
Скворцов положил на стойку чаевые. Направился к лифту. Спешить было некуда. Догадка подтвердилась. Новая Реми оказалась менее впечатлительной. Впрочем, насколько далеко зашла модификация — судить пока рано.
Дверь с тремя серебряными четверками была распахнута настежь. И Скворцов не стал стучать. Вошел, утопая туфлями в безукоризненно белом ковре с длинным ворсом. Полумрак. Окна задрапированы плотными портьерами. Свежий ветерок с запахом сирени. Влажно поблескивает полированная мебель из настоящего дерева.
Роскошно живут миллионеры…
Мягкий аккорд отвлек его от созерцания номера. Он оглянулся. В дальнем углу в глубоком кресле, поджав босые ноги, сидела она. Темные волосы свисают на гитарный гриф, пальцы нежно перебирают струны, глаза полны печали.
