Ей не стоило беспокоиться. Первым же, что она почувствовала, когда дверь открылась, была волна разговоров, едкий дым сигар и звон стаканов. Ряды офицеров глубоко ушли в изобилующую шутками болтовню, говорили, нисколько не понижая голос, поворачивались, чтобы окликать друг друга через всю галерею, передавали маленькие серебряные блюдца со сладостями, сигарами и нюхательным табаком, и разливали из графинов ликеры, от одного аромата которых у Кальпурнии закружилась голова. К Леандро ей пришлось проталкиваться сквозь толпу в зеленых униформах, все члены которой просто весело игнорировали ее, но, сев, она решила, что это было лучше, чем враждебность, к которой она себя готовила.
— И как ваш раненый? — спросил Леандро.
— Его зовут арбитр Гомри, и ему лучше, чем раньше, хотя это ни о чем не говорит. Он в глубоком беспамятстве, но медики станции хорошо выполняют свою работу.
— Вполне разумно питать веру относительно того, что медики на борту военной станции способны справиться с боевыми ранениями.
— Именно так. Что ж, следующий шаг — добиться, чтоб он достаточно окреп для путешествия. Если они с этим справятся, и если на вашем дромоне есть апотекарион…
— Он там есть.
— Отлично, ну что ж, тогда мы, возможно, заберем его с собой в Босфорский улей. Ему будет полезно вернуться в Стену, чтоб быть среди друзей. Интересно, если Моджеска победит, сможем ли мы настоять, чтоб этих четверых ублюдков…
Леандро жестом попросил ее прерваться и кивнул в сторону толпы офицеров, которые уже практически заполнили скамьи позади них.
На одном конце дуэльной арены появился капитан-привратник де Жонси, рядом с ним стояли двое, которые, как решила Кальпурния, были секундантами. Он тихо разговаривал с ними и временами попивал из латунного шарика. Капитан избавился от длинного форменного кителя и был одет в тесно прилегающую белую нижнюю рубашку, которая подчеркивала его стройное телосложение. Он не подавал виду, что вообще замечает шумные толпы офицеров по обеим сторонам, и реакция была взаимной: звон столовых приборов и дым сигар стали только гуще. Разговоры в целом свелись к сложным каламбурам касательно дуэлянтов и других персон из Флота. Кальпурния предположила, что они бы не имели для нее значения, даже если бы она знала эту систему — она знала, что с чувством юмора у нее было неважно, и несколько подозрительно относилась к людям, у которых оно было развито. Она полагала, что это указывает на некий ужасный недостаток, но беспокоиться по этому поводу ей пока не приходилось.
Светильники над зрительскими местами затемнились, как будто они были на каком-то представлении. Кальпурния увидела, что секунданты де Жонси удалились обратно в свою дверь, а сам капитан теперь был вооружен. Через миг дальняя дверь скользнула в сторону, в нее вошел Моджеска, и поединок начался.
После всех этих разговоров о традициях и обычаях Кальпурния ожидала сложных формальностей перед началом дуэли, но они даже не отсалютовали друг другу. Моджеска просто промаршировал к де Жонси и начало описывать своим оружием короткие резкие дуги. Раздетый до сапог, бриджей и нижней рубашки, как его оппонент, он был вооружен заточенным с одной стороны, приспособленным для рубки клинком — частично фальчионом, частично секирой, с расширенным и утяжеленным к концу лезвием, что позволяло наносить мощные удары, способные отсечь конечности. В другой руке он держал тяжелый жезл, который, судя по тому, как он им орудовал, служил скорее для парирования и защиты, чем для использования в качестве оружия.
Де Жонси отбивался от него более длинным и довольно нелепым оружием, которое напоминало Кальпурнии двуручный топор со странным пучком каких-то волос, вроде как у комика-акробата в цирке. Лишь после того, как она по меньшей мере минуту наблюдала за обменом выпадами, в памяти всплыли давнишние учебные курсы. Это было корабельное оружие, и эти хлесткие стержни на его конце оканчивались иглами, в которые поступал заряд из блока питания, находящегося в противовесе на другом конце древка. Оно было приспособлено для условий абордажа, когда близость к обшивке корабля не позволяет использовать огнестрельное оружие или огнеметы. Им можно было рубить врага с размаху или наносить колющие удары, чтобы по крайней мере одна-две иглы нашли слабое место в тяжелых укрепленных костюмах и капюшонах, которые абордажные бойцы носили для защиты. Глядя, как де Жонси использует свое оружие, умело выставляя пучок острых как копья стержней между собой и Моджеской всякий раз, как тот пытался сблизиться, Кальпурния поняла, что оно уже должно быть заряжено. Один из этих двоих, а может быть, и оба, в конце концов может запросто угодить в госпиталь или морг.
Дуэль представляла собой резкий контраст различных техник: изящные, танцевальные позы де Жонси, чьи выпады стремительно мелькали, словно язык ящерицы, и агрессивный, брутальный стиль Моджески, который скрывал хитроумные атаки под фасадом грубого напора. Де Жонси сражался в технике классического фехтования аристократии, делающего упор на равновесие, искусность и тонкие приемы, Моджеска — в классическом стиле Комиссариата, созданном не только для побед в боях, но и для политической пропаганды, для того, чтобы провозглашать непререкаемое право комиссара поддерживать дисциплину любыми необходимыми средствами.
Де Жонси сдавал позиции. Когда вошел Моджеска, капитан стоял где-то на расстоянии трети арены от своей двери, но теперь, если бы он сделал шаг назад, то уперся бы в стену позади себя. Ему нужно было больше пространства, и он отвоевывал его, сплетая в сложный узор выпады и замахи, отчего Моджеске пришлось отступить вправо, отбивая электризованные иглы в сторону жезлом, зажатым в левой руке. Эта штука, видимо, из керамита или пластика, подумала Кальпурния, глядя, как искры сверкают между иглами, но не проходят сквозь жезл к руке комиссара. Потом де Жонси закрутил древко в руках и быстро, как кошка, отступил вправо, пытаясь обойти Моджеску и удалиться от двери. Ему почти удалось, но ему пришлось скорректировать движение, чтобы не приближаться ко рву вокруг арены, и Моджеска, который явно предвидел это, воспользовался тем, что противник на миг отвлекся, и наотмашь ударил по древку длинного топора. Пальцы де Жонси захрустели, и оружие едва не вылетело из его рук.
С искаженным от боли лицом де Жонси отчаянно попятился, в то время как Моджеска, продолжая разворот, сделал еще один режущий удар, нацеленный на другую руку противника. Перехватив рукоять пониже, капитан-привратник попытался увеличить расстояние между ними. Лезвие топора со свистом описывало длинные дуги, для чего ему не нужно было прочно сжимать оружие. Но Моджеска, тщательно рассчитывая время, наступал чуть дальше после каждого взмаха, заставляя де Жонси пятиться назад, так как тому нужно было пространство для этих широких ударов. Наконец он сдался и попытался отогнать комиссара серией низких глубоких выпадов, которые вынуждали Моджеску либо отступать, либо наклоняться, чтобы перехватить их, и открывать для удара голову.
