пройти там осмотр, и получив приглашение, бегом туда бежали.
Вот после этого осмотра и начались эти самые изменения. К своему ужасу, Малышев узнал, что отныне он раб. Да-да, самый настоящий раб! И у него есть хозяин – некая безымянная организация, чьим представителям, называющим себя големами, он обязан подчиняться. И не дай бог ему ослушаться голема! Сразу начиналась такая боль, что можно было сойти с ума. Болело все тело, хотелось выть, стонать, кричать, но даже на это не хватало сил. Тренировка болью, или, как это называлось на ФАЗМО, дрессировка, быстро и ясно показала, что будет с теми, кто не хочет понимать новые правила игры. А дабы память не ослабевала, с территории завода шла постоянная трансляция ультразвуковых команд, массовых и индивидуальных. «Зов», как называли это оборудование големы, мог вместе с командами транслировать поощряющие сигналы, а мог нести наказание, от которого не спрячешься и не убежишь!
Но самое страшное было то, что у новых рабов полностью подавлялась воля к сопротивлению. При одной только мысли о неподчинении начиналось такое головокружение, такой панический страх, что выполнение приказа голема воспринималось человеком уже как удовольствие, как награда. Появлялось страстное желание работать и работать, лишь бы только всесильный руководитель потом наградил тебя похвалой или хотя бы не посмотрел в твою сторону, нахмурив брови.
Постепенно часть воли, часть сознания к рабам возвращалась, и они снова могли заниматься своей профессиональной деятельностью. Но зависимость от голема, желание ему угодить оставались. Они прочно укоренялись в сознании. Человек становился рабом навсегда. И выхода из этого не было. Разве только отличиться настолько ярко, что тебя заметят и переведут в големы. Но такое случалось настолько редко, что не стоило и мечтать о смене статуса. Достаточно представить себе, что на всю многомиллионную Москву было всего четыре Глиняных голема. Четыре! А сколько было желающих стать ими?
И это при том, что Глиняный – всего лишь первая, низшая ступень. Выше его был Бронзовый. Для раба это было уже существо, равное Богу. На каждый большой город России, а то и мира – Малышев этого не знал, но подозревал, что так и есть, – было по одному Бронзовому голему. Каждый из них был настоящим хозяином в регионе. Не мэры, не всякие там городские собрания, а големы и их окружение руководили жизнью городов. Где подарками, где посулами, а где и обманом распространяя «Авиценну», они загоняя все больше и больше людей в армии своих рабов получили ни с чем ни сравнимое влияние. Теперь без этих тварей ни один серьезный вопрос на земле не решался.
Кто координировал действия Бронзовых и кто был над ними, Малышев не знал, он и про Бронзовых услышал не сразу. Да и то больше сам выяснил, следователь он был действительно неплохой, даром, что ли, в Генеральную работать пригласили? А потому видел – големы незаметно, но уверенно опутывают своей сетью страну, проникают во все властные структуры. Выступают спонсорами всех мало-мальски значимых структур, закупают им новейшее оборудование, форму, поднимают зарплаты, а в виде поощрения раздают отраву, превращающие и эти команды в потенциальных рабов. Понимал Малышев и то, к чему стремиться неизвестная организация – к беспредельной абсолютной власти! Такой, которой еще не видела Земля! Такой, какую нельзя давать никому, даже самым порядочным людям, не говоря уж о тех, в чьих лапах она уже оказалась! Да только что он мог поделать, если сам теперь на привязи? Малышев прекрасно понимал, в какой он зависимости от хозяев. И не только он, все вокруг! Даже если он сам наберется духу, наберется сил восстать против хозяев, к кому пойдет за помощью? К начальству? Так его же руководители вместе с ним на дрессировке в ФАЗМО лежали! В Кремль? А кто даст гарантию, что и там не сидят клиенты «Авиценны»?
Вот и приходилось Малышеву с зубовным скрежетом служить големам. Да так, что недавно даже на повышение пошел, главный голем столицы своим вниманием удостоил. Бронзовым Москвы был Руслан Уколов, которого по укоренившейся традиции звали Московским. Так же как бронзовый Питера звался Питерским, а Хабаровска – Хабаровским.
Приказ прессовать Чернова конечно же исходил от Уколова. Как и требование к Малышеву предоставлять ему все сведения о ходе следствия по делу! А так же о принимаемых в отношении подозреваемого мерах. Вот почему после звонка Глотова Малышеву надлежало тут же связаться с бронзовым и поделиться новостью.
С тяжелым сердцем он набрал семь цифр и замер в ожидании ответа.
– Руслан, это я, Малышев, – представился он. – Ты как в воду глядел, появился ваш Реставратор.
– Он такой же мой, как и твой, – одернул его собеседник. – Думай, что говоришь. И кому! Что там у тебя?
– Да звонил Глотов, это…
– Фээсбэшник, знаю, – перебил Руслан. – По делу говори. Где Чернов?
– Он сейчас едет к дружку своему, Смоленскому Игорю. Адрес…
– Знаю! – вновь перебил Уколов. – Твои действия?
– Обязан послать туда группу, – быстро ответил следователь. – Глотов держит на контроле, а ты сам знаешь, в их конторе даже в туалет с лазерной авторучкой ходят – вдруг подслушать что удастся.
– Не спеши, я своих ребят туда пошлю!
– Руслан, ты меня подставить хочешь? – умоляющим тоном вопросил Малышев. – Подозрение сразу на меня…
– Ты кому, баран это говоришь? Ты вообще понимаешь с кем тебе разговаривать разрешили? А если понимаешь, заткнись и делай, что велено! – мгновенно вспылил собеседник. – Все дураки кругом, один ты умный! Не взять вам его! Порубит Реставратор всех ваших, а сам вновь исчезнет, понял? Через полчаса людей пошлешь! Нет, я тебе позвоню, до этого не смей!
– Прости, Руслан, но я же хотел как лучше, – пролепетал Малышев. – Я как лучше, – Он растерянно посмотрел на трубку, из которой раздавались короткие гудки, и по инерции договорил: – хотел.
* * *
Олег, конечно же, не удержался от покупки букета цветов. Не мог же он явиться к женщине, которая поставила его на ноги и в чью дочь он влюблен без памяти, без подарка. А что лучше всего подарить? Конечно, цветы. Интересно, какие она любит больше всего?
– Илса, твоя мама какие цветы предпочитает? – спросил Олег, останавливаясь у магазина.
Девушка улыбнулась. Ей было приятно такое внимание к ее матери.
– Розы, – сказала она. – Их папа ей всегда дарил! Я маленькая была, когда он умер, плохо его помню. А вот розы, как только вижу их, так и он мне вспоминается.
– Ты у меня сама как цветок! – Чернов широко улыбнулся. – Ты у меня настоящая орхидея.
– Ты еще скажи
