Я даже решила обсудить свою проблему с майором, но она подняла меня на смех и выгнала. На борту корабля все, кто хочет знать, знают, и это было приятно, так как теперь я им не казалась такой страшной и чужой. Если бы я числилась во взводе Кэт или она находилась бы в прямом моем подчинении, ее бы автоматически перевели в другой взвод, что иногда делалось на моей памяти в таких случаях.
Логика подобных решений ясна, но она заставила меня подумать о самой Гарсии. Если бы она влюбилась в другую женщину на корабле, то способа вывести любовницу из непосредственного подчинения майора не существовало. Насколько я знаю, у нее никого и не было.
Кэт в известном смысле переехала ко мне. Может, кому-то это пришлось не по душе, но гораздо больше было таких, которые радовались, что их сержант не следит за ними ежечасно и ежеминутно. Обычно она оставалась со своим взводом до первого отключения света, а затем отправлялась по коридору к моей каютке, по пути встречая других солдат, спешивших по таким же делам. В космической жестянке таких вещей в секрете не удержишь, да никто особо и не пытается это делать.
В наших отношениях с Кэт присутствовал терпкий привкус обреченности — будто обреченные на неминуемую гибель души стремятся слиться в одну, пользуясь истекающими днями жизни. Но ведь это относится ко всем любящим, если, конечно, они не принадлежат к типу людей, живущих по принципу «день прожит, и ладно». Если верить средним показателям, то только у тридцати четырех процентов из нас был шанс на будущее после Элефанта — так мы почти все называли Альфу-10, когда дело подошло ко второму гиперпространственному прыжку.
Уильям безропотно пытался объяснить мне физический смысл этого процесса в те времена, когда мы с ним готовились к нашему первому прыжку. Однако математика не давалась мне еще в колледже, а дифференциальное исчисление окончательно и навсегда пригвоздило меня к специализации на английской филологии. Что-то там связано с ускорением. Если вы падаете в коллапсар, то есть в черную дыру, как это бывает с другими материальными телами, то вы обречены. Но почему-то и вы, и другие окружающие вас люди могут падать туда целую вечность. А с точки зрения окружающего мира вы выныриваете из этой дыры в другом месте и в другое время и вроде бы сами за это время даже чихнуть не успели.
Что-то в этом роде. Хотя, как мне кажется, подобного эксперимента никто еще не проделывал. Итак, вы разгоняетесь в направлении воображаемого горизонта коллапсара, который заменяет ему поверхность, до заранее рассчитанной скорости, причем проделываете это под определенным углом, благодаря чему выскакиваете из совершенно другого коллапсара в скольких-то световых годах от точки вхождения — может, в пяти, а может, в пяти миллионах. Тут очень важно правильно рассчитать угол, ибо вернуться назад и все начать сначала никому не удастся.
(Мы надеялись, что именно это произошло с первым десантом спецназа на Элефант. Тогда, вполне возможно, они сейчас торчат где-нибудь в другом конце галактики, колонизируя симпатичную маленькую планетку. Учитывая подобную возможность, каждый крейсер располагает некоторым числом установок, имитирующих женскую матку, а также ясельным оборудованием, хотя наш майор смущенно закатывала глаза, описывая это хозяйство. Оно, говорила она, необходимо для укрепления морального уровня, но вряд ли находится в рабочем состоянии. Я еще подумала: а не придется ли в таком случае этим несчастным людям сжать крепче зубы и делать детишек старым добрым способом?)
Поскольку мы отправились от Небес, нам нужно было сделать по меньшей мере два гиперпространственных прыжка, прежде чем мы обретем Элефант. На это требовалось два столетия объективного времени, ежели, конечно, считать, что подобная штука вообще существует. Для нас же это время уложится в одиннадцать исключительно тяжелых месяцев. Кроме тренировок со старинным оружием, солдатам приходилось осваивать боевые скафандры и специальные системы вооружения, которые прилагались к ним на тот случай, если поле стасиса откажется работать или если оно окажется беспомощным перед усовершенствованной технологией врага.
А тем временем я прилежно занималась своей административной работой. Какую-то часть ее составлял бухгалтерский учет, но на корабле, куда ничто не поступает снаружи и ничто не уходит, учет становится делом простым. Большая же часть моего времени шла на поддержание морального уровня бойцов.
К этому я была не слишком хорошо подготовлена, возможно даже, хуже кого угодно на борту. Их музыка казалась мне вовсе не похожей на музыку. Их игры, на мой взгляд, были лишены смысла, даже когда они терпеливо пытались объяснить правила. Кино казалось мне чуть более интересным, особенно с антропологической точки зрения. Что же касается еды и напитков, то тут вкусы изменились сравнительно мало, зато сексуальная жизнь солдат была для меня полна загадок, несмотря на увлечение Кэт и даже оргазмы, которые я время от времени испытывала. Если мимо меня проходили мужчина и женщина, то меня в первую очередь интересовал мужчина. Так что хоть я и любила женщину, но как настоящей лесбиянке цена мне была грош.
Иногда это обстоятельство действовало на меня успокаивающе, как бы укрепляя связь с Уильямом и с моим прошлым вообще. Но чаще я еще острее ощущала свою непохожесть и невозможность полного слияния с этими людьми.
У меня было восемь добровольных помощников и один подчиненный — Кади Уайт. Вот его никак нельзя было назвать находкой. Думаю, что правила вербовки, разработанные на Земле и закрепленные в акте об элитных войсках, на Небесах начисто забыты. Я готова даже пойти дальше с учетом того, что никто на корабле не поймет, о чем я говорю, и заявить, что в его появлении на корабле было нечто такое, что мог бы описать только великий Мильтон. Уайт был изгнан с Небес за невиданное высокомерие и потрясающую гордыню. Гордиться, правда, ему было совершенно нечем, за исключением мускулатуры и прекрасного лица. Что же касается ума, то его развитие остановилось у Уайта где-то на уровне хомячка. Выглядел он как греческий бог, но для меня это обстоятельство обернулось одним: каждый раз, когда я в нем нуждалась, Уайт болтался в гимнастическом зале, накачивая мускулы на тренажерах. Или в укромном местечке, где какой-нибудь временный возлюбленный, которому разговоры были ни к чему, трудился над его прямой кишкой. Но читать и писать Уайта все же научили, так что я вскоре сообразила, что могу заставить его не путаться у себя под ногами, засадив за оформление моих еженедельных отчетов о проделанной работе. Он мог мою заметку о том, что «эта неделя ничем не отличалась от предыдущей», превратить в эпическую поэму, исполненную невероятной тягомотины.
