Мало кто перенес катастрофу легко, но эти дети были сломлены больше взрослых. Тут был нужен психолог; хотя не факт, что хоть кому-то на свете психологи помогли.
Особого интереса к предмету на лицах школьников он не заметил. Впрочем, Саша читал урок механически, не пытаясь никого заинтересовать. Пожалуй, он был таким же хреновым педагогом, как и психологом, часто смотрел на часы и с трудом дождался, когда закончатся два академических часа, разделенные короткой переменой. И уже под занавес, продиктовав домашнее задание, не утерпел и отпустил их на пять минут раньше.
Настя занималась в соседней комнате. Она вела литературу — отечественную и зарубежную. В этот день — вроде бы отечественную. На цыпочках Данилов подошел к двери. Слышно было плохо, и он смог уловить лишь отдельные слова и общую мелодику фраз. Внезапно голос смолк.
Из соседнего класса, дверь в который была чуть приоткрыта, доносился голос эколога. Помимо Саши, это был второй мужчина в коллективе — старичок-пофигист, человек простой и прямой, даром что раньше был академиком государственной РАН, а не какой-нибудь РАЕН. Он был вхож к самому майору и раз в неделю участвовал в заседаниях городского совета. Но это не мешало ему быть своим с детьми, чего Саша так и не сумел достичь. На уроках мог и кулаком по столу стукнуть, а мог и анекдот рассказать.
— Если вы нашли труп, ни в коем случае не прикасайтесь к нему, — вещал старичок. — Нет, Сережа, он не укусит. И не уйдет. Но это потенциальный источник инфекции. Не такой опасный, как живой человек, но существенный. Специфика нашей жизни такова, что вокруг много мертвецов. Даже здесь, в Подгорном, не всех еще обнаружили. Поэтому надо запомнить место, где он лежит, а лучше пометить. Можно — условным знаком на стене дома или двери квартиры. Только не свастикой. В поле — палкой с флажком, в лесу веревкой опять же с красными флажками…
Настиного голоса все еще не было слышно, только смешки и обрывки разговоров подростков. Наверно, она уже закончила рассказывать основную тему и задала им какой-то вопрос для самостоятельного изучения.
В классе стало шумно, и Данилов едва успел отойти от двери. Он вспомнил, что звонка сегодня не будет — вроде бы плановые работы на электростанции. Что-то слишком часто у них эти работы.
Шум этот ни с чем нельзя было перепутать — «детки» собирали вещи и сейчас гурьбой выбегут на свободу.
Но Настя покинула кабинет первой, и вид у нее был такой, будто она только что вышла из клетки с тиграми. Саше показалось, что девушка изо всех сил сдерживает себя, чтобы не сказать резкость, и что она устала, как дрессировщик после представления.
— Саша, ты не торопишься? — она вежливо улыбнулась ему. — Ты мне очень нужен.
— Правда?
Александр не мог поверить своей удаче. Полдня он думал, с чего начать разговор, а тут все устраивалось само. Теперь надо было как-то заинтересовать ее, попытаться найти точки соприкосновения.
— Бандиты. Через одного, — сказала она, когда последний старшеклассник расхлябанной походкой прошел по коридору. В старшем классе было три четверти мальчиков, почти все одеты как Гавроши, хотя всего неделю назад им выдали новую синюю форму. Они оживленно галдели, то и дело вворачивая в речь крепкие слова.
— Этот Даниэлян особенно, — продолжала девушка. — Что с ними делать, не знаю.
Надо же, почти мой однофамилец, подумал Саша.
— Обратиться к гуманистической педагогике Макаренко, — предположил он. — Или пороть на конюшне.
— Я тоже иногда думаю, что без телесных наказаний не обойдешься, — кивнула Настя. — Утром, когда поднималась, на лестнице пахло мокрыми вениками. Коноплю курили. Но чисто по-человечески их жалко. Тех, кто помладше, почти всех разобрали люди, лишившиеся своих детей. А этих кто возьмет? Вот и болтаются, как раньше детдомовцы. Хорошо, хоть учат их, а не записали гуртом в трудовой отряд. Жалко…
Она нравилась Александру все больше и больше. Ему давно уже никого жалко не было. Хотя он в последние месяцы не лингвистическими штудиями занимался. Узнал, и как хрипит человек, если ему перерезать глотку горлышком от бутылки, и что происходит, если выстрелить в него в упор из двустволки. Поэтому завидовал чистоте Насти.
«А ты идеалистка, девочка, — подумал Саша. — Подольше бы тебе такой оставаться».
Данилов знал о ней немного — она тоже работала в школе первый день. До этого трудилась воспитателем в садике, который располагался в двух шагах. Образование вроде бы имела неоконченное педагогическое. И хотя они уже мельком виделись, нормального разговора пока не получилось: только обменялись приветствиями: «здравствуйте-здравствуйте». Это было забавно: человек, который не боялся идти через ад, робеет перед девушкой.
— Ты случайно не составил учебный план на четверть? — спросила она. — Вот уж не думала, что Алевтине взбредет в голову его требовать. Я же в школе никогда не работала.
— Вот, возьми, — он протянул ей тетрадку, где на десяти страницах был расписан план его, как он думал, будущей работы. — Вроде бы наша железная леди была довольна.
Настя прыснула, прикрыв рот ладонью. Данилов многое бы отдал, чтобы почаще слышать, как она смеется.
— Там мой английский, но, если хочешь, я для тебя адаптирую под твой предмет. Программу я приблизительно помню.
— Да нет, спасибо, — она чуть нахмурилась. — Я не дурочка.
Александр понял, что чуть не сел в лужу.
— Извини, — поторопился сказать он.
— Да ничего. Спасибо за помощь.
— Ты сейчас уходишь? Или тебе еще урок вести?
— Нет, всего два на сегодня. А мне показалось, что десять. До этого вела у малышей, было легче. А эти… гоблины какие-то. Зачем им литература? Некоторые такое повидали, что пером не описать. Говорят, это нормальная реакция психики, но все равно тяжело.
— Если хочешь, я могу завтра посидеть у тебя на уроке, — предложил Саша, не слишком надеясь.
— Да нет, справлюсь как-нибудь. Но за предложение спасибо. Представляешь, Алевтина хочет навесить мне еще и историю России. А я ее терпеть не могу.
«По-моему, это с нами произошла любопытная история», — мысленно перефразировал Саша слова Воланда, но вслух ничего не сказал.
Он видел, что Настя не ждет от него ничего личного, и незачем рассказывать ей про свои девять кругов ада. А ведь именно разговор о прошлом он берег как козырную карту. Хотел не жалости: просто чтобы от сердца к сердцу протянулась ниточка.
«Бедный, — выслушав, сказала бы Настя. — Тяжело тебе было».
А он, тронутый ее вниманием, небрежно ответил бы:
«Ерунда. Уже гораздо легче Я об этом и не вспоминаю, разве что снится иногда…»
