Ознакомительная версия.
Гирман тем временем толкает в плечо и показывает головой в небо.
Ну что там еще?
— Воздух, командир…
Блядь, ну что за день! Даже я теперь слышу рокот приближающихся вертолетов. Не наши, понятно…
— Юра, Деда — в БТР. Всем — к бою! Антон — стволы на броню! Дэн — разворачивай расчет… Воздух!!!
Дэн не успел… Минуты не прошло, как из-за вершин вынырнуло два «головастика»[137] с красными крестами над коронованной петушней. Ни мгновения не задумываясь, по очереди с обеих подвесных кассет окатили наш бэтээр десятком НУРСов[138] и, на закусь, щедро полили с пулеметов. Встречный огонь из КПВТ и «Кончаров» видимого результата не принес, но ни «карусель»[139] завернуть, ни на второй заход выруливать летчики не стали: развернувшись, пошли на колонну.
— Что за хрень, откуда? — Гирман с удивлением посмотрел на меня.
— Окно им открыли, сто пудов… Видал — кресты? Санитары полей, в рот им ноги! Всё — собрались! Посчитаться! Потери?!
Трое задеты осколками. Не в счет! У нас половина людей за сегодня такой царапней покоцана.
— На борт! Расчет «Корнета» — сверху… — Наклонился к раскрытому люку: — Прокоп! Наискось по лугу, вон к той прогалине!
Мигом пролетев километр, останавливаемся.
— Дэн! Машинку в зубы — за мной! Кузнецов! Давай сюда ствол!
— Я не…
— Молчать!!! Все остаются здесь. Винтовку — сюда! Рот закрыть! Выполнять!!!
— Ну почему, Аркадьич!
— По кочану! Мое сердце — не братская могила. Вот почему! Сидеть, ждать… Всё — закончили базар!
Повел бешеным взглядом на деловито тащившего второй «Кончар» Жихарева…
— Да я так, командир, только — поссать. Вдруг зацепят кого — помочь дотащить…
Молча повернулся и пошел к примеченной прогалине… За мной, увязая в снегу и пряча глаза от колючего студеного ветра, грузно обрушая сугробы, упорно шли четыре моих волкодава. Еще не вечер, камрады, сейчас повоюем…
На дороге по-своему весело. «Лёля», согревая сердце старого партизана, развернувшись наискось, полыхает праздничным пионерским салютом. Ее даже не тушат. Народ в основном возится с понуро повесившей нос ствола БМПшкой на другой стороне Ольховатой. Что, красавица поджарая, до своей «бесконтактки» доехала? А ты думала, тут тебе одни пиздахаханьки со старыми «калашами» будут? Угу… Щаз!!!
У остальных машин своей суеты хватает. БТРы уже вернулись — выгружаются. Поврежденных не видно — все на ходу. Плохо, значит, отстрелялась Антошина братва. Незачет… На носилках и просто на снегу — люди. Неслабо мы огрызнулись, однако. Видимо, ОЗМки хорошо по открытым десантам стальной крупой секанули. Над колонной завис «Ми-восьмой» — заходит на посадку. Второй уже садится на сигнальных дымах. Извините, пановэ. Взявшись за оружие, вы автоматически потеряли свою обеспеченную широкими красными крестами неприкосновенность, теперь — не обессудьте…
— Дэн! Цель — вертолет на земле. Не жди загрузки. Бей, как удобно… Юр, прицепом, по два раза второму в моторы — и отход.
— Усек, командир.
Сколько ни ожидаешь рвущего череп грохота «Корнета», все равно всегда — неожиданно. Сотрясая нутро, наполняя всего тупой болью, оглушает морозным набатом и звоном миллионов цикад. Никогда к этому вновь и вновь напоминающему о контузиях удару не привыкнуть.
Непроизвольно вздрогнув, я поправил прицел и один за другим, очень быстро, всадил три финика в горб зависшего над дорогой «головастика». Хоть и матерю безбожно, но понимаю моего Антошу: видя, что реально попадаешь, невозможно удержаться и не ширнуть разок-другой лишку. Взводный-один тоже попал. Вертолет качнуло и повело вбок.
Ракета «Корнета», ринувшись алой звездочкой за целью, ярко брызнув ослепительно-белым, взорвалась в центре машины. Висевший в метре над землей «восьмой», накренившись, дернулся в сторону, зацепил лопастями за землю и, утонув в белом мареве, с протяжным воем, бешено завертелся волчком. В стороны жутковатыми осколками полетели обломки лопастей, фрагменты обшивки и куски человеческих тел. Просто мясо…
Второй в воздухе удержался, но за нами не пошел.
Повезло… нам.
Долетели до Успенки. Дед плохой, но держится. На брошенной времянке блокпоста, нахохлившись, сидит землисто-серый, промороженный до костного мозга Русланчик. Ну, что за детский сад?
— Ярусов! Какого хера ты тут делаешь?! — толку теперь слушать этот клацающий зубами лепет… — В машину! Растереть, укутать, отпоить чемером!
Врезали со всех скоростей через Успенку — в Лутугино. Вроде успели…
Дед в госпитале. Пока жив. Русланчик, придурашка, теперь в другой палате. Дождался своих, называется. Мало того, что поморозился, так еще и жар ударил. Легкие у парнишки никуда не годные. Месяц, как отлежался после пневмонии.
Подтянулся остальной отряд. Кобеняка наседкой мечется, не знает, за что хвататься. Зато Юра — знает: у скачущего козликом вокруг термосов с горячим Стовбура половина хари лиловым наливается. Мотнул головой взводному:
— Полечил?
— Говорит, маскхалаты Слюсаренко за ГСМ вымутил.
— Чего, на?! Мы по лимиту Генштаба горючее получаем! Какое еще, к ебеням собачьим, мутилово?! Эй ты, рожа, а ну иди сюда… Бегом, толстожопый!
Естественно! Как у нас да без говна обойдешься. Этот хитровыебанный хохол, начальник складов бригады, если не выдурит чего сверху — жрать, гнида, не станет: кусок в глотку не пролезет. Сколько уже было вокруг складов движняка, так нет же — Колодий какого-то хрена держит эту паскуду. Наверняка из куркульской солидарности…
— Прокоп, заводи шарманку! — У меня все клокочет внутри: Дед — на волоске висит, с Русланом — жопа, а тут этот жирный клоп со своим говномутством… — Поехали, Юр, прокатимся до складов.
На входе нам преграждает дорогу моложавое откормленное сурло с нулевым «калашом» сотой серии. Красавец! У нас на вооружении таких и в помине нет, а у складского отсосняка — есть. Юноша еще молод и умом незрел. Напрасно! Надо, надо знать героев в лицо и уж тем паче никогда не становиться у них на пути. Это глупо и для здоровья — накладно. Слюсаренковец только успел открыть рот и выдавить из сытого нутра первые слипшиеся слоги, как у Жихаря срывает клапан: не говоря ни слова и, кажется, даже не глядя на часового, он одним незаметным движением ухватывает своей лапой его за лицо и глухо тюкает затылком о бетонный угол. Продолжая движение обмякшего тела, подхватывает падающий автомат и ударом ноги открывает обитую стальным листом дверь.
Немая гоголевская сцена. Невысокий, с погонами старшего прапорщика на франтоватом цигейковом полушубке, Слюсаренко колобком завис меж тремя угодливо тянувшими лыбы, педерастичного вида шестерками. Нас он знает мельком и не вполне понимает, как эти два фронтовых придурка посмели без звонка, приказа и даже без доклада часового внезапно очутиться в святая святых — его для всех запретной бригадной кладовочке!
Ознакомительная версия.
