и окружающих людей, помещение наполнилось криками. Один за другим, направленные взрывы косили сорвавшихся с места людей, окропляя стены и пол темно-красным месивом.
Полковник стоял на месте, не сводя дрожащего взгляда с ретранслятора. Он чувствовал, дернись он хоть на сантиметр — ничто не спасет от смерти. Он видел её в бою много раз и чувствовал её дыхание, но никогда она еще не подбиралась так близко. Страх буквально пригвоздил его к месту.
Алголь прошел половину комнаты и остановился, ладонь легла на поясницу безвольно висевшей на плече Веги. Пальцы сжались и пронзили ткань боевого костюма вместе с нежной плотью ретранслятора до самого позвоночника, по бокам заструилась кровь. Одним движением он швырнул её в офицера — Вега упала на широкий стол, проехав пару метров по столешнице.
Полковник слепо уставился на девушку. Гордость и надежда всей армии, основа суверенитета Турции, главный козырь на пути к реализации их многолетних амбиций — лежала перед ним, истекая кровью. Её сердце еще билось, но каждая секунда приближала смерть ретранслятора — и крах его Родины.
Он поднял глаза — в дверном проёме виднелась лишь спина уходящего Алголя. Трясущимися руками полковник достал рацию и не своим голосом принялся вызывать медиков.
Врачи прибыли быстро, буквально через минуту-другую, и первым делом сразу занялись истерзанной Вегой — её еще можно было спасти. Всех остальных, кто был в штабе, спасать было уже поздно. Выйдя из оцепенения, военный устало опустился в кресло и обхватил голову руками.
***
Уже утром, когда солнце только поднималось над горами, озаряя дымящиеся развалины города, люди заметили ещё одно страшное свидетельство ночного боя. Посреди центральной площади, на толстых каменных плитах мостовой виднелось торчащее из земли древко чужого копья. Ушедшее в расколотый камень на всю глубину лезвия, оно венчало собой оплавленные следы, оставленные вражеским ретранслятором. Причудливые извилистые линии на камне, выжженные потоком чистейшей энергии, складывались в слова страшного предзнаменования.
Ultima Monitione[1].
Той же ночью все атакующие подразделения отступили с территории Армении, лишь редкие беспилотники беззвучно скользили в чёрном небе, помогая оставшимся диверсионным отрядам выйти к границе. Война, начавшаяся внезапно и молниеносно, так же внезапно закончилась.
Рин вернулась в Чёрную Крепость — бесславно, тихо и незаметно. На бледном, осунувшемся лице виднелись следы запёкшейся крови и ссадины. Пошатываясь, она плелась по пустым коридорам и искала хоть кого-нибудь. К её удивлению, навстречу вышел Актёр — перебинтованный, одетый в военную форму российского образца, со знаками различия.
— Живая?
Она коротко кивнула. Он смерил её взглядом и, помедлив, заговорил.
— Рыжий умер. Немного не дотянул до операционной. Говорил я ему…
Он сглотнул, слова никак не лезли из глотки. Видавший всякое боец много раз терял товарищей в бою. Но в этот раз всё было как-то иначе.
— Мне… мне надо туда, — она безразлично кивнула к выходу. — Я должна помочь людям. Должна что-то сделать.
— Через два часа в ближайшее село выходит грузовик с припасами. Там же врачи, можешь ехать с ними.
— Поняла.
— Я с тобой еду, — он подошёл к Рин и легонько хлопнул по плечу. — Ваха тоже. Чёрта с два мы одну тебя оставим. Отмочишь ещё что-нибудь, я же тебя знаю.
В его голосе чувствовалась улыбка. Актер шмыгнул носом и легонько толкнул её.
— Давай не раскисай, Ноль-два. Выше нас только звёзды, помнишь?
В конце коридора показались солдаты с большими сумками и ящиками с красными крестами на боку. Люди готовились к погрузке оборудования и медикаментов для пострадавших, и любая помощь была бы кстати.
***
[1] Ultima monitione — лат. «последнее предупреждение».
Глава 8. В огне. Часть 13
***
Несколько грузовиков медленно въехали в деревню, покачиваясь на кочках и объезжая глубокие воронки, временами попадавшиеся на пути. Дорога заняла без малого час, но наконец-то помощь прибыла на место. Торопливо выгрузив сумки с медикаментами, они вместе с военными пошли вдоль по улице в поисках выживших.
Деревня была выжжена практически дотла. Ветхие, стоявшие десятилетиями лачужки, и новые, еще недавно роскошные и полные жизни дома исходили жиденьким чёрным дымком, дотлевали почерневшие и обуглившиеся доски. Всюду, куда мог дотянуться взгляд, виднелись разбросанные и искорёженные обломки, предметы домашней утвари, остовы автомобилей, больше похожие на изувеченные скелеты.
Царил жуткий, тошнотворный смрад — страшная смесь удушливой гари и запаха жжёной плоти. Дорога была перерыта воронками, тут и там из тоненького, совсем недавно уложенного асфальта торчали хвостовики мин и причудливо изогнутые части кассетных снарядов.
Рин шла по улице, спотыкаясь и едва не падая, и блуждающим взглядом озирала то, что ещё недавно было армянской деревней.
Из каждого двора, где ещё оставались выжившие, слышался горький плач и тихие голоса. Она не хотела туда идти, боялась заходить в дома, но раз за разом, словно на привязи, шла за идущим впереди Актёром и везде видела одно и то же.
Трупы, изувеченные, страшные — дети, женщины, дряхлые старики. В одном из дворов на самом краю деревни, куда они зашли в самом начале, Рин увидела такое, что едва не потеряла сознание от ужаса — возле огромной груды обугленных досок, засыпанных кирпично-коричневой пылью, с торчащими обломками рассыпанной по камешкам стены лежала скорченная чёрная фигурка, словно манекен, обнимавшая что-то. Волосы встали на голове дыбом, — девушка рухнула на колени, прижимая ладони ко рту, чтобы не закричать — в фигурке она с трудом узнала девочку, закрывшую собой от страшной смерти кошку.
Маленькие язычки пламени всё ещё лизали её ноги, казавшиеся теперь такими неестественными, ненастоящими. Она была похожа на чёрную глиняную куклу, забытую в печи нерадивым гончаром. Обжигающие слезы потекли по щекам, Рин скорчилась на земле, беззвучно содрогаясь всем телом.
— Вставай… тут выживших нет, — только и сказал ей Актёр, придерживая одной рукой автомат. Что он мог добавить к этой картине… его сердце сейчас разрывалось не меньше, но воинская выучка не давала окончательно расклеиться. Их тяжёлый, скорбный путь нужно было продолжать.
Подняв ретранслятора на ноги, он потянул её дальше. Из соседнего двора доносился отчаянный плач — она уже чувствовала, что их там ожидает.
Дом — высокий, двухэтажный, сработанный из хороших крепких досок, был наполовину разрушен — часть стены, крышу и весь угол буквально выдрало мощным взрывом, сдувшим с земли стоящий рядом сарай. Все вокруг было усеяно обломками: сгоревшая и измятая плита, изорванная детская игрушка, несколько старых, истёртых от времени и горящих книг… а за углом, неизвестно как выстоявшим под ударом, на земле сидела женщина, поникшая и грязная, и, не веря
