Впрочем, может, это я оказался слабее, чем думал.
Она остервенело отбивалась, но петля на шее стягивалась всё туже, и наступил момент, когда ведьма стала затихать. Задушить её не входило в мои планы. Я немедленно ослабил удавку.
— Ещё раз дёрнешься — башку откручу, понятно?
— А говорил "не служивый", — заныл плаксивый бас.
Я немедленно усиливаю давление на горло:
— Отвечай на вопрос, ведьма!
Придавать своему голосу зловещие нотки совсем нетрудно. Я и в самом деле недоволен. Лежит себе человек гниёт потихоньку, никому не мешает. Вдруг: здрасьте, оставь жену и ступай на все четыре стороны…
Не пойдёт!
— Понятно, — задушено сипит голос. — Понятно.
— Теперь отвечай: сколько ваших бойцов в корчме?
— Трое, — без запинки отвечает она. — Со мной четверо будет — зверьё! Тебе с ними не справиться.
Я её легонько встряхиваю:
— Зверьё всё с призывом ушло, а как эти остались?
— Моя личная охрана.
"Вот это да!"
— Что же ты сама ко мне сунулась? Послала бы кого-нибудь.
— Бестолочи. Могут только душить и рвать. Договариваться не умеют.
— Зато ты умеешь, — я не скрываю злорадства.
— Я думала по-человечески…
Мне не нравится её последнее замечание. Какой-то тут ущерб для меня. Будто из щели под оконной рамой морозным сквознячком подуло.
"По-человечески…"
Чуть туже сдавливаю петлёй горло: задёргалась, забилась. Вот тварь! И тоже жить хочет.
— Тварь, жить хочешь?
Что-то там сипит, не разобрать. Наверное, хочет.
— Сейчас выйдем и пойдём к корчме. Внутрь заходить не будем. Крикнешь своим, чтоб выметались и шли вперёд, в сторону Ворот Алины. Пусть нам дорогу расчистят. А мы завтра поутру вслед за ними выступим. Всё ясно?
Она что-то пытается ответить, но кроме хрипов и вымученного кашля ничего не слышно.
Удерживая в натяжении удавку, я встаю на ноги и, рискуя свернуть ведьме шею, рывком поднимаю её с пола. Теперь бы ещё вспомнить, где выход.
— Вперёд!
Толкаю её в спину, мы делаем несколько шагов, и упираемся в стену.
— Вправо!
Она с готовностью дёргается влево. Несколько пинков, и ведьма поворачивает в нужном направлении. Не проходит и минуты, как мы выходим из сарая. В неверном свете ночного неба я, наконец, могу рассмотреть пленного. Мне становится не по себе.
Страшилище.
Чуть отпускаю хватку удавки. Существо тут же падает на колени. Лёгкий толчок ногой в верхнюю часть спины, и оно распласталось на земле. Теперь быстро!
Сколько месяцев ушло на отработку основных движений!
Знойный, пропахший злобой и потом пыльный плац экспедиционного корпуса в Форт-Руссе. Инструктор не тратит время на пустые разговоры. Ты или зафиксировал напарника, или нет. Если да, повторить и ускорить. Нет — получи удар "куда придётся", бери свой кусок верёвки и начинай сначала. По мере продвижения к мастерству, время и длина верёвки сокращаются.
Коленом упираюсь в середину позвоночника. Остатки моего веса сейчас все здесь, на колене. По-видимому, ещё что-то осталось: тварь скулит и рефлекторно выворачивает руки назад, чтобы как-то меня стащить со своей спины. Один конец под правую кисть, заломить руку, зафиксировать локоть. Второй под левую, залом, фиксация… теперь оба конца связать и чуть подтянуть, чтобы клиент дорожил каждым глотком воздуха… три секунды!
Ну, может, четыре.
Встаю на ноги.
Мой инструктор — живой и подвижный зулус Мванга, садист и убийца, — был бы мной доволен. Упаковка конвертом: обе руки заломлены, жгут удавкой обнимает горло. Теперь у твари выбор: или выкручивать себе руки, или задыхаться. Шедевр! Произведение искусства! Вершина заплечного мастерства!
Вот что значит палочная дисциплина и муштра до седьмого пота.
Человек — существо, лучше любого животного поддающееся дрессировке. Нужно только, чтоб дрессировщик соответствовал своему занятию. Это тебе не тигр и не лев там какой-нибудь. Тут настоящее животное!
Зверьём она меня вздумала пугать…
В этих краях, видно, зверья никогда не видели! Кстати, о палке.
Что-то тут рядом с дверьми стояло…
Я возвращаюсь к сараю и быстро нахожу вилы.
Короткий, в половину моего роста черенок, пятёрка стальных, хорошо заточенных зубьев. Отличное оружие! Как это мне раньше в голову не пришло? У меня ведь даже ножа нет… Эх! Чего у меня только нет!
Неделю назад на чудака напоролись. Весь в латах, блестит, глазам больно. Даром что солнца нет. И меч у него… может, конечно, и поменьше, чем у тех, со стадиона, но всё равно огромный. Меч я, конечно, отобрал. А только что с ним делать? Фехтованию не обучен, а к бессмысленной переноске тяжестей ещё с армии стойкое отвращение. Я его Василию подсунул. Ничего он не сказал. Но было видно, что доволен.
Пропускаю вилы под связанными руками, упираю зубья в затылок и как рычагом поднимаю руки.
Тварь стонет. Работает!
— Что делать, помнишь?
Давится слезами, мычит, мотает головой. Чуть отпускаю рычаг и повторяю вопрос.
— Да, — хрипит Сестра. — Помню. Развяжи, больно…
— Вперёд, отродье!
Я поднимаю её на ноги, и мы движемся к корчме — другому сараю, точной копии того, из которого минуту назад мы вывалились.
— Клянусь Матерью, я всё сделаю, как ты хочешь, — скулит Сестра. — Только развяжи…
Не доходя десяти шагов до дверей, я останавливаюсь.
— Давай, зови своих.
— Я не могу, — стонет она, — больно говорить.
— А ты попробуй, — ласково шепчу ей. — И если не услышат или не послушают, будет больней…
Я чуть опускаю рукоять, даю ей возможность выпрямиться.
— Шуд! Шуд! — пытается повысить голос она.
Мне кажется, что я сам её едва слышу, но дверь широко распахивается, из корчмы вываливаются ещё трое жупелов. Из пастей валит пар, глаза светятся зеленоватым огнём.
— Стоять! — ору им, заламывая кверху вилы.
Сестра со стоном опускает голову к самой земле. Троица в растерянности замирает.
— Стоять, твари, иначе ваша ведьма без головы останется!
При взятии заложников самое главное убедить себя, что находишься в невменяемом состоянии. Тогда — поверят. И давить, давить…
— Ближе друг к другу! — ору им.
Стоят, не двигаются. Глаза мерцают. Оценивают обстановку. Покатые лбы, высокие гребни над глазами, губы, вывернутые наизнанку, поблёскивающие клыки. Не волосы — шерсть, волнами падает на плечи. Сами затянуты в серые комбинезоны. Впрочем, ночь, может комбинезоны и не серые… Чуть отпускаю вилы.
— Ну-ка ведьма, объясни им, что тут у нас делается.
Она приподнимает голову и едва шепчет:
