Ознакомительная версия.
— Как отмазался?
— Да никак! Афганец, член КПСС, сын известной в городе учительской семьи… Даже извинялись после.
— Характер у тебя еще тот, Деркулов, не отнять.
— Наследственный… Есть семейное предание, как папа маму в жены забирал…
— А ну, Деркулов, давай. Мой батя фронт тоже пузом пропахал… Сейчас, только тормозни чуток… — Нагубнов поднялся и разлил по стаканам остатки искрящегося старым янтарем, душистого кизлярского умиротворителя.
— Познакомились они в эвакуации. Отцову семью довезли до Чувашии и поселили у хозяев в крошечном Цивильске. Там — мал мала меньше — на головах сидят. Средней дочери — шестнадцать. Ему — семнадцать. Что и как меж ними происходило, фамильные хроники умалчивают. Только через пару месяцев он направляется на знаменитые курсы «Выстрел» и уже в январе сорок второго, с лейтенантскими кубиками в петлицах, в виде боевого крещения ловит свой первый осколок. Невеста, пережив похоронку своего так и не доехавшего до фронта, погибшего в разбомбленном эшелоне бати и схоронив сгоревшую за год мать, уезжает в сорок четвертом в Таганрог, где заочно поступает в педагогический. Понятно, что на протяжении войны жадно ловит чернильные, всю жизнь потом хранимые, залитые слезами треугольники. После Победы, уже в сорок шестом, отец, тогдашний комендант крошечного городка на Нейсе, франтоватым героем — на трофейном джипе да с ординарцем, да со швейной машинкой «Veritas» в подарок — приезжает победителем за невестой. Встреча, объятия, поцелуи, слезы. Она ему объясняет, что, мол, подстанция, где она дежурит сутки через двое, режимное предприятие, она мобилизована и все прочие накладки военного положения. Отец, расперев грудь, в ответ, дескать: говно вопрос, сейчас все порешаем. Идет к директору, разговаривает пару минут, после чего в нескольких местах простреливает потолок, опускает рукоять «горбатого «маузера»[144] промеж ушей ответственного товарища, после чего тот выбивает головой оконную раму и выпрыгивает в окно. В противоположное — вылетает еще какой-то, не менее ответственный, «упал-намоченный».
— И высоко летели товарищи?
— Да нет, Павел Андреевич, третий этаж — что там прыгать… Перепуганную маму, вместе с фибровым чемоданом, кидают на заднее сиденье драндулетки союзников и весело везут в направлении славной Крындычевки, лет десять уже как переименованной в Красный Луч — к родителям отца. На окраине Таганрога молодых вяжут и кидают в каталажку. Дело к трибуналу: дезертирство в военное время, самоуправство, тяжкие телесные и что там еще контора наваяла.
— Сорок шестой, говоришь, Деркулов? Могли и к стеночке…
— Могли… Приехало отцово начальство, приволокли настоящего многозвездного генерала, отдали джип, трофейное оружие, еще какие-то презенты. Отмазали, одним словом. Но папе такого залета не простили и из благодатной Германии отправили служить под Читу, где он, схватив еще пару обморожений и сдвинув засевшие в плече пули, как раз в год прощания с Иосиф Виссарионычем был демобилизован по болезни. Даже «инвалида войны», к слову, не дали, хотя понятно, откуда у паралича ноги росли. Такая романтика, товарищ полковник.
— Да, были люди… давай, Деркулов, за отцов наших — стоя!
Подмораживало. Шебурша по крыше вагончика, слепой промозглый дождик сменился мокрой ледяной крупой. Два масляных радиатора и внутренний подогрев позволяли двум тяжеловесам не обращать внимания на шалости природы.
— То-то и оно, Павел Андреевич. Посмотришь вокруг, сличишь с прошлым, благо есть с чем сравнивать, и — диву даешься, как все обмельчало, удешевилось. Понимаете, мы жили в Стране — и вдруг попали на задворки цивилизации. В государство второго сорта…
— Как ты сегодня сказал, Кирилл Аркадьевич: эра лилипутов? Похоже… Все рожденные в пятидесятые — семидесятые сюда угодили. Как принято обозначать у наших модных публицистов — «еще одно потерянное поколение».
— Да нет, товарищ полковник. Не просто — эра лилипутов. Глубже… Даже не так… Намного хуже! Время обострившегося выбора: хочешь изменить что-то к лучшему — готовься к жертве, к кресту. Топай собственными ножками на персональную голгофу. И теперь — только так. Альтернатива — вскрыв вены, тихо умри в подвале неотомщенной жертвой: без яиц и с порванным очком. Это не я придумал, это универсальный закон бытия. Так уж повелось на нашем шарике — все на заклании держится. Только сейчас все сконцентрировалось до предела, и мы все попали на обычную стезю обреченных. Либо с гранатой под танк — героем, либо под нож мясника — бараном. Так что нет теперь никакой проблемы «потерянного поколения». Все, о чем мы говорим, — категории потерянной эпохи. Понимаете?! Эпохи мертворожденных!
* * *
Бешеная жара раскаляет машину до состояния «сижу в духовке». Не то что задница — даже бронежилет промок сквозь титано-победитовые пластины. Сколько ни заливай воды в пузо, все тут же выходит белыми хрустящими пластами на штанах, майке и разгрузке. Представляю, как от меня воняет. Кроссовки, не иначе, сами по себе химико-бактериологическое оружие — вместо гранат можно использовать. Мы-то уже принюхались, не замечаем — неделю сидим на окраинах Луганска, встречаем колонны ополчения, блокируем смычку Краснодонской и Большой Объездной трасс. Наша зона ответственности — Острая Могила, но гоняют в преддверии неминуемого штурма Луганска, как мальчиков, по всему городу. Со дня на день завертится мясорубка, а я еще граниками как следует не затарился! Да и ни помыться толком, ни поспать, ни подготовиться — то туда, то сюда: сделай, обеспечь, прикрой, смотайся. Вот где прочувствовал разницу: Воропаев — это тебе не Колодий. Тот хоть связей моих побаивается, даром что уже комбриг, а этот — черту на клык даст, не перекрестится. Еще и не напоишь лосяру, как заведется: сам не расслабляется и другим не дает.
Только вернулся из расположенного в развалинах аккумуляторного завода штаба группировки, как опять дергают. На этот раз, какого-то хрена, Ваня Погорелов, очкатый корректор из моей бывшей контрпропаганды, домахался до СОМовцев из блокпоста аэропортовской трассы — найти меня по связи и попросить подъехать к госпиталю. Что там за движение, не представляю…
Ну, приехал, дальше что? Где тебя искать, Ванечка? Ау! Бывшая областная больница — не полевой лазаретишка… О! увидел редакционный «Шеврон»[145] с огромными синими буквами PRESS. Подъезжаю напрямки по бывшему газону.
Возле открытой машины никого. Пороги задней правой двери, полы и весь диван залиты почерневшей кровью. На полу — обрывки заскорузлых тряпок. Вот блядь! Кого?!
Ознакомительная версия.