Поднявшись до половины склона, она постояла там, разглядывая ночной небосвод, затем вернулась к остальным.
— Зеленая звезда стоит на ладонь над горизонтом, — раздался негромкий голос женщины, и Одинцов понял, что она говорит об Ильме, ближайшей к Айдену планете. — Когда Зеленая поднимется еще на три локтя, остальные прибудут с лошадьми… Мы поскачем быстро! Быстрее ветра!
Пленник едва не вздрогнул. Сбывались его худшие предчувствия — лазутчики, заполучив «языка», были намерены доставить его туда, где из столь ценной добычи попытаются выкачать максимум сведений. Одинцов не сомневался, что эта процедура будет весьма болезненной, такой же, как некогда в Сомали. Если же ксамиты узнают, что им в руки попался предводитель вражеского войска… Об этой возможности он даже не хотел думать, ибо она означала нечто похуже, чем пытки и боль. Позор!
Впрочем, ничего еще не было потеряно. Пять мужчин и женщина против одного бойца с челем — такое соотношение казалось вполне приемлемым. Если, конечно, ксамиты не доберутся до своих дротиков…
Путы на руках и ногах Одинцова не тревожили. Как говорит Ильтар, у настоящего хайрита по ножу в каждом сапоге… Один клинок его пленители изъяли и успокоились на этом, другой искать им было лень. Непростительное легкомыслие! Он чувствовал твердость кинжала за правым голенищем и знал, что может дотянуться пальцами до рукояти.
Только осторожно, очень осторожно, не шевельнув плечом… Нащупав бронзовое оголовье клинка, Одинцов потянул, и нож покорно вышел из ножен. Теперь ухватить его покрепче и перевернуть… Хорошо, что у Рахи такие длинные, гибкие и сильные пальцы… как у него самого в молодости! Он пошевелил правой кистью, ею можно было двигать, но локти и предплечья находились словно в тисках. Дай бог, чтобы руки связали одним куском ремня! Запястья он освободит, а вот до локтей не достать… никак не достать…
Сильно изогнув кисть, Одинцов полоснул по ближайшему доступному витку своих пут. Раз, другой, третий… Резкая боль подсказала ему, что задета кожа, но лезвие, видимо, прорезало три-четыре ременные петли — кисти освободились сразу; потом, словно нехотя, охвативший локти ремень расслабился, и Одинцов осторожно освободил руки.
Он огляделся из-под полуприкрытых век. Смуглолицый у костра дремал, как и его тощий приятель и два молчаливых разведчика. Бородатый беззвучно шевелил губами, что-то прикидывая на пальцах — может, выбирал пытки, которым скоро подвергнет пленника. Женщина, сидевшая около тела К'хида, глядела в небо; несмотря на разделявший их десяток метров и слабое освещение, Одинцов хорошо ее рассмотрел. Она была похожа и не похожа на тех ксамитских плясуний, что танцевали в кабаке «Под юбкой шлюхи». Те — рабыни, а эта… эта гордячка, свободная как ветер! Эта скорее умрет, но не пойдет в неволю и никому не покорится! Он видел ее чеканный медный профиль, нос с едва заметной горбинкой, высокие скулы, уголок пухлого рта, округлую линию подбородка… Жаль, если в драке с ней случится что-то неприятное. Эта Р'гади была красива! Одинцову редко приходилось убивать женщин, и каждый раз на то были особые причины; но всегда память о содеянном долго терзала его. Обычно же в схватках с прекрасным полом он привык использовать не меч, а другое оружие.
Ну, посмотрим, решил он, резко перекатился на спину, подтянув колени к груди, и рассек своим кинжалом стягивавшие лодыжки ремни.
В следующий миг он перепрыгнул через костер, слегка опалив волосы на ногах, и всей тяжестью обрушился на смуглолицего здоровяка. Тело ксамита смягчило удар о землю; придавив врага коленом, Одинцов резко пригнул его голову к груди, услышал треск позвонков и полоснул, для верности, кинжалом. Первый, отметил он, поднимаясь и засовывая нож в сапог. В его правой руке уже был зажат дротик, острие которого через секунду на ладонь вошло в бок второго лазутчика.
Второй, хладнокровно отсчитал Одинцов, наклонившись за новым метательным снарядом, но тут же отдернул руку. Похоже, он ошибся, подарив противникам дротик, куда более опасный, чем их короткие ятаганы! Оставив дротики в покое, он поднял чель и с нарочитой неуклюжестью выставил его перед собой. Чем позже ксамиты поймут, на что способно в его руках это оружие, тем лучше.
Четверо лазутчиков уже огибали костер. Ни гнева, ни страха не отразилось на их лицах при неожиданной атаке пленника; застывшие бронзовые маски, холодные глаза, твердо сжатые губы… Да, это были опасные бойцы! Три неподвижных тела лежали на земле, словно напоминание о жестоком уроке, но они не боялись айденского пса! К тому же их оставалось еще четверо…
Они разошлись в стороны, окружая Одинцова. Женщина встала за костром, шагах в десяти от огня; в ее руках был дротик, и Одинцов не сомневался, что с такого расстояния она не промахнется даже в мелкую монету. Мужчины, обнажив свои изогнутые мечи, приближались к нему с окаменевшими лицами, с охотничьим блеском в глазах; по-видимому, ксамиты не собирались оставлять в живых такого несговорчивого пленника. С левой стороны подступал тощий, справа — бородатый, губы которого время от времени кривила злобная усмешка. Последний воин, крепкий и довольно рослый, по плечо Одинцову, шел в лобовую атаку. У этого кроме меча был метательный нож, и сейчас он покачивал клинок в правой руке. Судя по ухваткам, этот парень умел кидать ножи.
Одинцов отшвырнул ногой в костер груду дротиков. Затрещали сухие древки, охваченные пламенем, огонь взметнулся метра на полтора, от кожаных ремешков, намотанных на рукояти, повалили клубы вонючего дыма. На какое-то время — секунд на двадцать-тридцать — он обезопасил свой тыл.
В следующий миг он рухнул на землю, спасаясь от ножа — тот просвистел над самым его плечом. Когда Одинцов поднялся, рослый ксамит был уже в трех шагах; остальные атакующие набегали с обеих сторон, потрясая клинками. Отступив от костра, Одинцов ударил снизу, резко и неожиданно, концом рукояти по колену рослого. Тот споткнулся и клюнул носом, подставляя незащищенную шею; тяжелый хайритский клинок перерубил ее почти напополам. И в следующий миг лезвие челя, словно удлинившаяся по волшебству смертоносная рука, стрельнуло вправо, в горло бородатому. Одинцов прыгнул, чтобы не попасть под клонившееся к земле тело, и чуть не угодил в огонь.
Чертыхнувшись, он выбросил свое оружие на всю длину широким веерным замахом. Третий из нападавших, словно почувствовав неладное, отпрянул в сторону, прикрываясь клинком. Чель, однако, имел чудовищную зону поражения — до трех метров, считая с длиной руки Одинцова, — так что тощему ксамиту ускользнуть не удалось. Стальное острие на излете перечеркнуло его живот кровавой полосой, и воин, хватая воздух широко раскрытым ртом, навзничь рухнул в траву. «Плохая рана», — подумал Одинцов и милосердным ударом добил последнего противника.
