Он вскочил. В лесу застучали автоматные очереди. Атакующие, поняв, что прорваться к дому Вязниковых по открытому пространству невозможно, кинулись в лес. Их ждали.
Рядом кто-то крикнул. Вязников видел, как мелькнула в воздухе рука и Иван Иванович осел в заросли черники, зажимая что-то красное на груди.
— Иваныча ранили! — крикнул Александр, не прекращая стрелять.
Люди мелькали за деревьями. Прятались. Ложились. Вставали. Оставались лежать. Время. Действие. Пауза.
Рваный ритм джаза с избытком ударных. Какофония сердечных ритмов.
На дороге в этот момент произошло то, чего никто не ждал. Джип, шедший вторым в колонне, вдруг пришел в движение. Круто вывернул колеса и рванул через поле. Бандиты, прижатые к земле Эллочкой, под его прикрытием кинулись вперед. В лобовом стекле одна за другой образовывались дыры, но машина перла вперед не хуже танка.
— Так быть не должно! — кричал старший Морозов, размахивая бритвой. — Потому что человек лучше, чем золото, лучше, чем картина, лучше, чем вино! Он человек! Он может и должен править себя, делать себя, стремиться к солнцу, к небу, к звездам! Они уже близко! Человек — это идеальный механизм. Лучший из лучших! Такой, как ты!
Он указал бритвой на картину. Лариса расширившимися от ужаса глазами смотрела то на дверь, то на старика, уже даже не зная, чего ей больше опасаться.
— Сука! — орал Полянский, то выскакивая из-за сарая, то прячась назад. — Сука!
Пули свистели рядом. Впивались в толстое дерево. Крошили бетон.
Группа, шедшая на дом за машиной, вела плотный огонь по двум строениям, из-за которых огрызались Сергей и Миша. Джип был уже изрешечен, но продолжал движение. Усилившийся дождь теперь сопровождался ветром, и Эллочка, до которой тоже иногда долетали пули, уже не могла вести уверенный огонь.
Машину остановили почти одновременно. Пуля снайпера разорвала колесо. Полянский, откровенно подставляясь, расстрелял водительскую дверцу, стараясь достать человека, сидящего за рулем.
И достал.
Почти сразу же он получил два ранения. В живот и в руку.
Сергей видел, как скорчился Михаил, как пули вышибают фонтанчики грязи вокруг него. Не раздумывая, младший Огарев бросился вперед, выстрелил туда, где за стеной воды маячили злые черные тени. Ухватил Полянского за воротник и потянул. Потянул, упираясь ребристой подошвой в землю. В свою. Родную. Настоящую.
Заминка позволила бандитам выскочить из сектора обстрела снайпера. И пока Эллочка меняла позицию, четверо оказались во дворе дома Морозовых.
Минутой раньше Юрий Павлович поднялся из кресла и сделал два шага к картине.
— Ты понимаешь меня?! Понимаешь или нет?! — заорал он. — Я знаю! Ты должен меня понять!
«Почему он разговаривает с картиной в мужском роде?» — мелькнул у Ларисы нелепый, совершенно лишний в этой ситуации вопрос. Она понимала, что вот-вот произойдет непоправимое, в дом ворвутся… Ее палец застыл на спусковом крючке.
— Ведь ты такой же, как я! Ты как человек! Ты лучший из лучших механизм! Ты вне времени!
Морозов-старший размахнулся и всадил лезвие бритвы в край полотна. Длинным плавным движением сделал разрез вдоль рамы вверх.
Картина дрогнула.
Горизонталь и вниз, с другого края.
Холст свесился, упал, открывая внутренности рамы и незапыленный квадрат стены.
Там, между деревом рамы, надежно укрепленный наискось, смазанный и готовый к делу — всегда готовый к делу, — висел автомат Калашникова. Классическое армейское «весло».
Лучший из лучших механизм!
Четверо были в нескольких шагах от входа.
Наверху Эллочка выбила стекло, высовывая винтовку. Но поздно, поздно. Сергей, зажимая раны Полянского, пытался стрелять вслепую из-за гаража.
Но поздно!!!
Он прошел мимо Ларисы, как был. В халате и шлепанцах.
Глухо щелкнул смазанный затвор. Злая пуля увидела свет через срез дула.
Юра толкнул дверь ногой. Как когда-то в молодости.
Сделал шаг.
Последнее, что видели четыре здоровых лба, — это седой старик, стоящий на пороге своего дома. В домашнем халате и стоптанных тапочках. Его губы зло поджаты. Глаза прищурены. Он стреляет от бедра, щедро поливая свинцом двор. Автомат в его руках вздрагивает, выплевывая смерть. И гильзы, шипя, ложатся в воду…
Где-то на дороге, тяжело ворочаясь от одной обочины до другой, разворачивалась машина.
Первое, что увидел Иван Иванович, когда открыл глаза, был Игорь, вытягивающий какие-то нитки из его тела. Было очень больно.
— Рогожин ушел, — сказал Морозов, зашивая рану. — И кое-какие уроды с ним.
— Наплевать, — прохрипел Иван Иванович. — Теперь ни о чем не беспокойтесь. Теперь ни о чем…
Он повернул голову.
На соседнем столе лежал Полянский, и над ним озабоченно склонился Валера.
— А еще машины надо куда-то… и трупы, — добавил Вязников.
— Я же сказал… — Слова давались раненому с трудом. — Ни о чем. Дай мне только телефон. Телефон дай.
— И в клинику заодно позвони, — сказал Огарев Игорю. — Мишку дома не вытянем. Живот… Пусть оборудование готовят. Ассистировать я буду.
Рядом с мужем, закусив побелевшие губы, сидела Лариса. Полянский тяжело, отрывисто дышал. Его сильно замазанная кровью одежда лежала на полу.
Шел дождь.
Смывая грязь, смывая кровь.
На втором этаже Елена Александровна Вязникова, сцепив зубы, подошла к окну. Ей казалось, что свет меркнет. Хотелось воздуха. Дышать. За грудной костью разгорался пожар. Сердце, до того беспокоившее разве что пару раз, вдруг затрепетало, сделалось непомерно большим.
— Бабушка Лена? — прошептала испуганная Наташа. — Бабушка Лена?
Елена Александровна слабо улыбнулась девочке и, перед тем как погрузиться в темноту, сжала посильнее медальон прабабки, который так и не успела надеть.
Девочка выбежала из комнаты.
Клан
«Хоронить, хоронить, хоронить, — думала Вика, глядя, как могильщики усердно прихлопывают свежий холмик. С профессиональной сноровкой укрывают еловыми ветвями. Эти люди привыкли к тому, что они делают. К своей работе. Дело нехитрое. Пара-тройка мертвецов, и вот у тебя в глазах появляется неуловимый цинизм, с которым ты смотришь на каждого еще живого, руки делают свою работу легко и бездумно. Потом водка. Привычно, незаметно для убитых горем родных, кивнуть могильному холмику. Все. Теперь ты самый близкий мертвому человек. Родные остались там, за гранью, лишь иногда проходя многочисленные кладбищенские ворота. А ты всегда тут. В привычных уже хлопотах. — Каждый человек рождается, чтобы хоронить. Рано или поздно он приносит кого-то на своих плечах сюда. На кладбище. Кто-то говорит, что человек рождается, чтобы потом умереть. Нет! Рождается, чтобы хоронить. Да. Последняя дань уважения. Неужели человек живет только от смерти к смерти?»
