По пути Гриве встретились трое охотников. Двое несли на шесте упитанную газель Томпсона. Третий волок на плечах молодого, но весьма увесистого подсвинка-бородавочника. Этот третий, увидев Гриву, с удовольствием сбросил подсвинка на землю и что-то спросил.
— Не понимаю, — на местном языке ответил Артём.
— Ты — издалека? — спросил охотник, учтя ограниченные лингвистические возможностей Гривы.
— Да, — ответил Артём. — Сегодня пришел. Помочь? — Он кивнул на бородавочника.
— Помоги, — согласился охотник.
Грива вскинул тушу на плечи. Подсвинок тянул килограммов на сорок. Абориген тащил его не меньше нескольких километров. Вдобавок он нес еще и оружие. Крепкий малый, ничего не скажешь.
В поселке уже разжигали костры. Антилопу и подсвинка освежевали и разделили на всех. Делили охотники. «Семейству» Пангун (к которому теперь официально относился и Грива) достался кусок свинины килограммов на пять.
Глава четвёртая
Страшные сны и невозможная реальность
— Чужой, — сказал Шадаква. — Ты здесь чужой, ты — колючка в лапе льва.
Трехглазый возвышался у него за спиной и кивал. Лицо у него было зеленовато-серое, как у мертвеца, а мутное око над бровями казалось вмятиной от страшного удара, проломившего лобную кость.
— Врешь! — возразил Артём. — Я — не колючка, я — человек!
Шадаква расхохотался.
— Ты — свет смерти! — заявил он. — «Погибель» — твой знак. «Разрушитель» — твое имя. Твое рождение — песнь хаоса. Твой приход — конец мира.
— Я — свет! — возразил Артём. — Свет — это жизнь!
Шандаква снова захохотал.
— Свет? Жизнь? Для слепых?
— Я — зрячий! — заявил Артём. — И ты тоже! Это он — слепой! — Артём показал пальцем через плечо Шадаквы на трехглазого: — Он — слепой!
— Ты ослепил меня, — губы трехглазого не шевелились, но это сказал он. — Верь ему, он знает, — рука с нечеловечески длинными пальцами легла на тощее плечо Шадаквы. — Верь ему, сокрушитель границ. Он — Шадаква, двести шестой сторож равновесия. Верь ему, ибо ты — его гибель. Ты пришел, чтобы сменить его.
— Я пришел не к нему, — возразил Артём. — Я не хочу оставаться здесь. Я узнаю, кто ты такой, — и вернусь в свое время!
— Он — ангел! — сказал Шадаква.
— Ты шутишь? — спросил Артём. — Посмотри на него: какой он ангел?
— Твой, — сказал Шадаква и захихикал.
— Круг будет разорван, — беззвучно произнес трехглазый. — Возвращения нет. Есть новый виток спирали. Ты есмь альфа и омега. Я есмь алфа и омега. Он… — Трехглазый встряхнул Шадакву так, что голова его дернулась, будто у куклы, глаза закатились. — Он — часть цепи, — белесое око на лбу шевельнулось — будто улитка в раковине. — Ты — связующее звено.
— Почему я здесь? — спросил Артём. — Я шел не к нему, а к тебе. Мой мир гибнет…
— Твой мир еще не родился, — трехглазый отпустил Шадакву, и тот снова захихикал.
— Почему Шадаква смеется? — спросил Артём.
— Потому что ты его убил.
Артём открыл глаза и увидел над собой озабоченное лицо Архо.
«Что-то такое мне снилось… Что?» — попытался вспомнить Грива.
Ему все время что-то снилось. Какие-то кошмары… И каждый раз, проснувшись, он помнил только, что это был кошмар…
— Я опять кричал, да?
— Полуденная ошо легла с тобой, — сказал Архо.
— Кто, кто?
— Полуденная ошо, незримая дочь белой земли и черного солнца.
— Однако… — по-русски пробормотал Грива, садясь на лежанке и потягиваясь. — Исчерпывающее объяснение.
— Я не привык спать днем, — сказал он на местном языке.
— Днем хорошо спать, — возразил Архо. — На рассвете хорошо охотиться, а в полдень — спать. Жарко.
— Вот тут ты прав, — согласился Артём. — Пойдем искупаемся?
— Пойдем, — согласился Архо. — Будем ловить рыбу на ужин. Я тебя научу.
— Хорошо, — кивнул Грива.
Слова «я тебя научу» за те шесть дней, что он прожил в поселке, стали для него привычными. Но главное, что учил Артём, это местный язык. Сложность этой задачи оказалась еще выше, чем предполагал Грива. Как говаривал его преподаватель в Высшей школе: когда освоишь десятка полтора языков, и с остальными проблем не будет. Свои полтора десятка Грива одолел еще до того, как попал в Департамент внешней разведки. На английском, испанском, французском, японском, иврите, голландском он говорил не хуже, чем на русском. Это был минимум, необходимый для работы. Кроме того, для собственного развлечения он выучил латынь, греческий и санскрит. Намеревался заняться вьетнамским, корейским и китайским, но не успел. Зато в его памяти уже хранилось не меньше дюжины одних только африканских наречий. И не меньше полусотни различных диалектов. Развитая мнемоническими упражнениями память усваивала новые слова с первого произнесения.
А тут — язык какого-то первобытного племени. Грива полагал, что уже через пару недель будет общаться на языке аборигенов без всяких проблем.
Не тут-то было.
Язык «дикарей» оказался не просто трудным. Он был невероятно, чудовищно сложен. Например, каждый глагол в нем имел от трех до двенадцати значений. А может, и больше. Следовало учитывать всё: контекст, высоту тона, эмоциональную окраску… Чуть ли не время суток. А определить какое-нибудь простейшее состояние организма, например усталость, можно было полусотней разных слов. Откуда мог возникнуть такой язык у первобытного племени, не знающего письменности? Безумие какое-то…
Впрочем, для посторонних существовал упрощенный, «детский» вариант. Именно ему и обучал Архо Гриву. Артём назвал его детским, потому что в племени им пользовались только детишки лет до двенадцати. И еще на нем местные говорили с гостем. Даже этот вариант был избыточным для простейших потребностей жизни в стойбище, а когда Артём понял, что это всего лишь упрощенный диалект…
Внутренний голос, и раньше нашептывавший хозяину: «этого не может быть…», уже не шептал, а вопил.
Этого не может быть.
Но — было. Четыре десятка взрослых обитателей стойбища пользовались языком, сложность которого соответствовала, на взгляд Артёма, не племени дикарей, а элите какой-нибудь развитой цивилизации с тысячелетней историей.
Может, они и впрямь были реликтом такой цивилизации? Грива готов был допустить и такое, но в этом языке, имевшем девятнадцать определений для оттенков заката, не было слова «колесо». Хотя, кто знает, может быть, и слово, и само колесо были аборигенам известны, а не используются просто потому, что не нужны. Например, пару дней назад Грива имел возможность наблюдать весьма любопытное действие. Одна из женщин племени подхватила какую-то местную заразу — и Шадаква вылечил ее… с помощью бани. Выглядело это так: из шкур соорудили нечто вроде шатра. Вокруг развели несколько костров, в которых раскаляли камни, которые поочередно закладывали внутрь шатра, время от времени обрызгивая водичкой.
