4
Его божественность сэр Герхард Рейнблад любил принимать посетителей не в кабинете, а в саду. Намного приятнее проводить переговоры, когда ты не сидишь в душной комнате, а прогуливаешься по посыпанным гравием дорожкам мимо затейливо выстриженных деревьев и кустов, благоухающих цветочных клумб и радующих глаз статуй. А в траве так и шныряют мохнатые двузубцы — представители единственного аборигенного вида животных, получившего благословение человеческих богов. Сверчки стрекочут, двузубцы чпокают, птички щебечут, ручейки журчат… Вся эта благодать приводит собеседника в добродушно-расслабленное настроение, а сам Рейнблад давно к ней привык, не действует она на него, никакие птички и бабочки неспособны поколебать его душевное равновесие. Иногда, конечно, приходится принимать гостя в кабинете, например, когда надо к компьютеру обращаться по ходу беседы, но так бывает редко. Вот и сегодня не тот случай.
Сейчас кардинал-первосвященник Всея Человеческой Общины на Барнарде любовался цветущей раффлезией. Невозможно поверить, что на Земле Изначальной этот прекрасный цветок опылялся мухами и его лепестки мимикрировали под куски протухшего мяса. Но Служба Санитарного Контроля не допустила земных мух на благословенные земли Барнарда, и несколько экземпляров этой гигантской орхидеи, завезенных первопоселенцами в качестве дурной шутки, приспособились к опылению аборигенными микрострекозками, и направили свою эволюцию от мерзкого к прекрасному в полном соответствии с доктриной святого Дарвина. Зловонные выделения земной раффлезии превратились в благоуханный нектар, подобно тому, как заблудшая душа, будучи помещена в условия, благоприятствующие духовному развитию…
— Вы совсем не слушаете меня, ваша божественность, — неожиданно заявил Адамс.
Кардинал Рейнблад приподнял брови в деланном удивлении и медленно повернул голову. Его взгляд как бы говорил: «Я только что слышал, что это ничтожное существо сделало мне замечание. Уж не ослышался ли я?»
Олигарх выдержал взгляд кардинала, почти не изменившись в лице, только стал слегка подергивать челюстью, будто что-то жует. Рейнблад давно приметил, что этот тик часто проявляется у Адамса, когда тот нервничает.
— Ты не говоришь ничего существенного, вот я и не слушаю, — спокойно произнес Рейнблад. — Если хочешь привлечь мое внимание, скажи что-нибудь интересное. Например, огласи выводы, следующие из того унылого дерьма, что ты бормочешь битых полчаса. Адамс вздохнул и сказал:
— Боюсь, вам не понравятся эти выводы, ваша божественность.
— Позволь мне самому судить, что мне понравится, а что нет, — сказал Рейнблад. Адамс нервно сглотнул.
— Как вам будет угодно, — произнес он после долгой паузы. — Из всего, сказанного мною ранее, следует очевидный вывод. Ваша божественность по непонятным мне причинам препятствует движению нашей Родины к светлому будущему. Все те нелепые случайности, что я перечислил, нельзя объяснить иначе. Ну, разве что если предположить, что ваша божественность утрачивает контроль над…
— Моя божественность никогда не утрачивает контроль, — оборвал его Рейнблад. — Никогда и ни над чем, кроме того, что контролировать нецелесообразно. И я не понимаю, почему ваши с Тринити дела должны стать исключением из этого правила. Может, ты мне объяснишь? Адамс ничего не ответил. Рейнблад подождал минуту, затем сказал:
— Вот видишь, не можешь объяснить. И это неудивительно. Твою позицию нельзя объяснить разумно. Сейчас со мной говорил не твой разум, а только лишь гордыня и жадность. Ты говоришь, будто печешься о будущем Родины. Но ты лжешь, на самом деле ты печешься только о том, как ты будешь двигать Родину к светлому будущему. Это гордыня. А еще ты мечтаешь получить большой куш на движении к будущему. Это жадность.
— Что вы хотите? — спросил Адамс. Рейнблад улыбнулся и сказал:
— Ты неправильно спросил, надо спрашивать так: «Что угодно вашей божественности?» Моей божественности угодно, чтобы ты отринул гордыню и жадность, и чтобы твои поступки стали соответствовать твоим словам. Ты действительно стремишься к процветанию человеческой расы? Адамс кивнул.
— Тогда почему бы тебе не пожертвовать святой церкви контрольный пакет строящейся электростанции? — спросил Рейнблад.
Адамс скривился, будто случайно съел дольку лимона вместо дольки апельсина.
— Я так и знал, что все дело в деньгах, — сказал олигарх.
— Еще бы тебе не знать, — улыбнулся Рейнблад. — Деньги по сути своей есть универсальный символ полезности экономических сущностей, подчиняющихся законам сохранения, а также управляющих ими субъектов. А разве есть на Барнарде экономический субъект, более полезный обществу, чем святая церковь, которую я имею честь возглавлять? Не трудись отвечать, это был риторический вопрос, ответ на него подразумевается. И из этого ответа следует, что дело, затеянное Тринити и тобою, не вполне справедливо. Тринити уже признал свои ошибки, теперь твоя очередь.
Адамс вздрогнул, будто мифический человек-невидимка внезапно огрел его по затылку невидимой дубиной.
— Тринити уже подарил вам контрольный пакет? — спросил он.
— Слово «подарил» здесь неуместно, — мягко поправил его Рейнблад. — Правильно говорить «пожертвовал». И не мне, а святой церкви, которую я имею честь возглавлять. Такой поступок богоугоден. Последуй примеру своего компаньона, и сразу увидишь, что высшие силы перестанут насылать на твое дело неприятности.
— Стивен не говорил мне ни о каких неприятностях на его объектах, — сказал Адамс.
— А ты ему о своих говорил? — спросил Рейнблад и рассмеялся. И продолжил, не дожидаясь ответа: — Вы двое не доверяете даже друг другу, какое тут может быть светлое будущее? Перегрызетесь вы, как Каэссар с Крассом, только ни один из вас не будет стоять на стороне добра, оба станете тянуть на себя одеяло социальной справедливости, и порвете его, в конце концов, в мелкие лоскутки. Любому великому делу нужна руководящая и направляющая сила, единый координационный центр, четкая вертикаль власти. Подумай над этим, Адамс. Как что придумаешь — обращайся, буду рад тебя выслушать. Всё, чадо мое, благословляю тебя, иди с миром.
Адамс удалился, предварительно совершив все предписанные традицией почтительные поклоны. Рейнблад проводил его взглядом и вернулся к созерцанию раффлезии. Он был счастлив.
Но ему не довелось долго предаваться блаженному созерцанию. Не прошло и пяти минут, как на дорожке нарисовался орк-полубосс по имени Паучья Кисточка. Он неподвижно застыл, почтительно ожидая, когда высокорожденный хозяин обратит на него высочайшее внимание. Ждать ему пришлось недолго.
