Я отволок парня к «госпиталю» и оставил рядом с Вандой. Аарх мельком взглянул на него и потянул меня за рукав, чтобы что-то сказать, но тут парень открыл глаза – такие же вымороженные, льдистые. Беглым взглядом окинув всех нас, парень уставился на Ванду, внимательно ее изучая. Ее расстегнутую куртку, проглядывающую сквозь прорехи загорелую кожу… Парень разлепил смерзшиеся губы и пробасил:
– Дикий хочет бабу… Дикий хочет…
Он закрыл лицо руками и раскатисто захохотал. Я сжал кулаки, но быстро заставил себя успокоиться. Человек отходит от пси-излучения, мало ли какой бред придет в голову…
Ледяной неандерталец продолжал хохотать. Не похоже это на истерику. Смех вполне вменяемого человека, довольного собственной шуткой. Похоже, с его ледяным мозгом все в порядке…
– Узрите Дикого, друга! Я пришел к вам!
Ну или почти все…
– Ты можешь идти?
Ледышка пробасила:
– Дикий всемогущ!
Он попытался встать, и его заметно повело.
– Всемогущ… Но идти сложно.
Потом его озарило:
– Дикий поползет.
Откуда взялось это чудо на нашу голову? Я вздохнул и повернулся к Эммади.
– Понесешь его?
Дройд кивнул и направился к Ледышке. Тот спокойно дал взять себя на руки, обхватил Эммади за шею и надменно произнес:
– Дикий доволен слугой. Дикий повелевает…
Эммади опустил руки и повелевать Дикому пришлось на полу. Я подмигнул дройду.
– Дикий упал.
В наблюдательности ему не откажешь… Робот снова взял его на руки и направился к Ванде. Я остановил его.
– Ванду понесу я.
– Справишься?
Я пожал плечами и поднял ее бесчувственное тело. С регенератором она весила не так уж мало…
Аарх поднялся и пошел к выходу. Мы с Эммади последовали за ним, похожие на выходящих из роддома новоиспеченных мам.
Эммади действительно нас вывел. Уже через двадцать минут мы дошли до тяжелой заблокированной двери на нижнем уровне базы. Руки у меня отваливались, но я только перехватил Ванду поудобнее и сильнее прижал к себе. Дверь задумчиво произнесла:
– Кто там?
Начинается…
– Я, благородный дон, в голове бульон, мой железный врач, генератор неудач, мой живой цветок, зеленый лепесток, дикая Ледышка, наглая слишком и малыш Аарх… ищущий аарх… А ты кто будешь такой?
Дверь помедлила, потом открылась.
– А я, твою мать, не умею рифмовать…
> gotoEXTdataflow
– Яано, ты не передумал?
Мне пришлось отвлечься от размышлений и повернуться к Дьёну. Что его так заботит мое участие в гонках?
– А ты что, тоже участвуешь?
Дьён расхохотался.
– Я похож на психа? Нет, Яано, я собирался поставить на тебя. Вот и спрашиваю – не передумал?
Я вынул из кармана пластиковый билет и помахал им в воздухе. На белой карточке стоял только номер, остальную информацию карточка откроет мне одному. Но Дьёну хватило и этого – мне выдали билет, обратная дорога для меня закрыта. Дьён кивнул с довольным видом.
А вот Клео опустила голову и, кажется, собралась уходить. Я вздохнул, пошел к столику, схватил что-то с тарелки, пожевал… Вкусно. Она всегда вкусно готовит. Это одна из причин, по которой я на ней женился. А еще – она никогда не оспаривает моих решений… Она просто молчит.
А Дьён уже усаживает ее на наш диванчик, протягивает ей бокал нашего вина, уже что-то говорит, залихватски, весело, – и Клео начинает потихоньку оттаивать, изредка поглядывает на него и несмело улыбается. А его рука уже прижимает ее к себе – конечно же, понарошку, конечно же, так нужно только для того, чтобы лучше рассказать веселую байку, чтобы было еще смешнее, байку, где кто-то кого-то точно так же, как он сейчас – мою жену. И там это было смешно, и они смеются сейчас, а я сжимаю в руках что-то скользкое, но неизменно вкусное, и мне совсем не смешно.
Все гости замечают мою реакцию. Все, кроме Дьёна. Замечают и не понимают. Зависть, ревность, ярость, страх – все это пережитки докосмической эпохи. Нам, просвещенным жителям прекрасной планеты Иола, родины Святейшего Императора, они не знакомы.
А я вот странный такой, ущербный. Для меня все эти доисторические эмоции еще существуют. И заполняют меня всего – сверху донизу, вот в эту самую секунду. Все сразу.
Ревность: Клео вышла за меня, какого черта она сейчас разговаривает с этим прохвостом?
И зависть: а ведь он смог ее развеселить, заставил ее улыбаться. Пусть робко и неуверенно – но она ведь улыбается.
И ярость: мне хочется, чтобы Дьён стоял прямо на финишной черте, когда я пересеку ее на своей яхте. Хочется размазать его по фюзеляжу красной полоской…
И страх: я ведь могу ее потерять. Из-за своей глупой гордыни – вот и еще один атавизм в мою коллекцию. Всенепременно мне нужно влезть в любые соревнования, а уж в те, что устраивает император, – особенно… Вот так-то, весь букет.
Хотя даже это не все. Есть и еще кое-что – обида, растерянность… Почему она не может меня понять? Да, не спорит, но ведь и не поддерживает же. Почему? Смертность гонщиков уже давно не превышает сорока процентов, а я вообще умудрился разбиться всего два раза за десять лет. И то – по молодости. Но ведь спасли же, восстановили. Какого черта она против?
Ей нужно, чтобы я сидел дома, смотрел голографер, помогал ей в оранжерее и изредка устраивал вот такие дружеские посиделки, будь они прокляты? Какое это веселье – болтать о всякой чуши в компании ее пьяных сослуживцев? Какая это дружба, если один из них флиртует с моей женой?.. А сейчас берет за руку и тащит танцевать. У нас ведь отличный зал, новейшие гравитаторы, перчатки экспортной серии – все безопасно, изысканно, празднично… Все – и танцзал, в котором мы никогда не танцевали, и оранжерея, где растут овощи, которые мы не едим, и эта вымазанная в роскоши гостиная, и огромный шар спальни, в которой невозможно спать, – все это просто кричит о нашем богатстве, высоком положение, об изысканном вкусе… О нашем непонимании, нашей разобщенности и потерянности…
– Клеопатра!
Я кричу это во весь голос. Как будто звуку придется преодолеть не десять шагов до замершей в дверях фигурки в черном платье, а много, много больше… Три года по разным сторонам кровати, пять лет недоговорок, четыре с половиной – малюсеньких уловок, чтобы не столкнуться перед уходом, два последних – официальных, обезличенных подарков только на громкие даты, в общую кучу, никогда – просто так, и уже не помню сколько лет подряд – легкие холодные чмоки в щечку, как будто кожи коснулась маленькая ледышка, а ведь так и есть – два заледенелых человека, пытающихся не замечать этого… А сейчас один из них пытается перекричать, разорвать своим истошным воплем эти бесконечные годы. Позвать именно ту Клеопатру, которую встретил в Императорском парке восемь лет назад. Встретил, отбил у Дьёна и его дурацких россказней… Все повторяется. Вот только сейчас она может и не обернуться.
