– Вы хотите сказать, что войны может и не быть? – очень серьезно спросила она.
– Ручей у истока можно перегородить и прутиком, но, превратись он в реку, даже слон не сможет ее пересечь, – ответил Верещагин.
Некоторое время он выжидал, проверяя, верно ли оценил собеседницу.
– А что может помешать? Кто может помешать?
– Этого я не знаю. Я не слишком-то хорошо разбираюсь в политике, которую ведут ваши люди, – решительно заявил, хотя и не вполне искренне, Верещагин. – Из всех африканеров, кое-чего стоящих в политике, я знаком лишь с бургомистром Бейер-сом, но, к несчастью, трагические обстоятельства разлучили нас. Не возьмусь руководить его действиями.
– Вы настолько бесчувственны, что… – начала было Брувер.
– Прошу вас, поймите. Я символ имперской власти. Любой импульс к разрешению конфликта должен возникнуть именно среди местных. Ведь стоит мне показать свою заинтересованность, уверяю вас, как люди, жаждущие крови, захватят всю власть в свои руки – до тех пор, пока я не поставлю африканерский народ под жесткий контроль. Надеюсь, вы понимаете, почему я не хочу этого?
Она глядела на него не мигая.
– Подумайте! Они поставили себя в такую ситуацию, что уже не могут пойти на согласие, а могут лишь осуществлять диктат. Они никогда теперь не поверят, что кто-то может положиться на то, что сами они выполнят договор. Они должны либо править, либо подчиниться. В противовес им другие африканеры должны сказать то, к чему я прислушаюсь, – я же сперва продемонстрирую силу, а лишь потом милосердие. Об этом я искренне сожалею. Обстоятельства, не предоставляя мне права выбора, вынуждают меня совершать то, что Рауль так любит называть «внешним давлением».
– А что, если мы не изъявим готовности к примирению? – спросила Брувер, замерев.
– Тогда мне придется стать строгим учителем. Впрочем, довольно. Извините, что позволил себе отвлечься. Мы должны обсудить сейчас ваше будущее.
Теперь она молчала, слушая его. Ее воинственности как не бывало.
– Вы понимаете, – продолжал Верещагин, – что, когда начнется война, вам придется выбирать. Во многих отношениях наши руки будут ничуть не чище, нежели у ваших соотечественников.
Она не отвечала.
– Некоторые, и даже многие из ваших, возьмутся за оружие. Вы можете примкнуть к ним. Или же можете связать свою судьбу с нами, рискуя при этом тем, что вас отлучат от вашего народа, и, возможно, навсегда. Единственное, чего вам не удастся, – это избежать выбора. Вам, – как, впрочем, и нам, третьего не дано.
– Я верю вам.
– Благодарю. Я редко прибегаю ко лжи.
– А если я выберу второе? Что будет тогда с Раулем?
– Предоставьте Рауля мне.
– Неужели вы никогда не прекратите играть им, словно марионеткой, дергая за ниточки?
– Юная леди, уже многие годы я привык говорить себе: «Этому – жить, а этому – умереть». Не принимать решения – уже само по себе решение.
– А какой выбор вы оставляете мне? Предать своих или предать себя?
– Слово «предательство», по моему мнению, тут неуместно. Прежде вы должны решить, какого будущего хочет ваш народ, а уж потом я позволю вам говорить о предательстве.
– А какое будущее предлагает нам Его Императорское Величество? – задала она контрвопрос.
Верещагин то и дело внимательно поглядывал на трубку, которую вертел в руках.
– Доверю вам одну государственную тайну. Какие бы инструкции ни дал Его Величество, вице-адмирал Ли, похоже, принял ванну в ядерном огне. Подозреваю, что к тому времени, когда я выясню наконец, что это были за инструкции, оба мы состаримся и поседеем. Для блага планетарной политики мне, по-видимому, придется действовать совершенно самостоятельно, на свой страх и риск.
Он дал время собеседнице осмыслить его слова. Глаза ее расширились.
– Но ведь вам все равно придется решать, не так ли? Хотите совет? Разумеется, не хотите, но все равно вы послушаете, ибо вы предельно вежливы. Выбирая сторону, я чаще всего полагаюсь на собственную совесть. Но, поскольку это худой советчик, кончается дело тем, что я выбираю тех, кто мне приятнее.
Брувер помимо воли рассмеялась: какой деликатный ответ!
– Кое в чем могу твердо вас заверить. Если вы пожелаете связать свою судьбу с Раулем, то я любыми средствами, правыми или неправыми, добьюсь, чтобы вы улетели с этой планеты на борту того же корабля, что и ваш Рауль.
– Странное решение, – нерешительно произнесла она.
– Вы даже не представляете себе, насколько оно необычное.
– Мне надо подумать. Возможно, я Поговорю с Раулем. Что же до остального, то мне все равно. Поступайте так, как сочтете нужным.
– Недурно. Поклонитесь от меня вашему дедушке. – Женщина некоторое время глядела на него, а потом вышла, ни слова не сказав.
Мгновение спустя на своем привычном месте материализовался Харьяло.
– Ты отвратительно выглядишь, Антон.
– Матти, я никогда и ничего не делал в жизни глупее. С того самого дня, как сэр Гарри Смит завоевал
обе республики буров, а британское правительство заставило его отказаться от содеянного, африканеры сопротивляются судьбе. Прекрати так улыбаться, челюсть свернешь.
– Антон, эта твоя привычка проверять людей, замучивая их до полусмерти, рано или поздно приведет к тому, что ты загубишь кого-нибудь, кто тебе особенно дорог! – вздохнул Харьяло, на мгновение посерьезнев.
– У нее есть шанс выдержать экзамен. Ты сам это предсказывал. Поживем – увидим.
– Да я вовсе не о ней беспокоюсь, – ответил Харьяло, теперь уже совсем серьезно. – Почему бы не предоставить еще десяти поколениям африканеров свободу рвать глотки друг другу? Что проку лгать и изворачиваться – и все ради того, чтобы предотвратить грошовую войну на грошовой планетке из-за грошового дивиденда «Юнайтед-Стил» по привилегированным акциям? Не лучше ли нам рвать когти на «Сокаку» и улететь на Эсдраэлон?
– Помнишь, что Арто говорил об Ашкрофте? Харьяло захохотал.
– Еще бы! Он говорил: «Разумеется, это важная война! Ведь на ней воюю я!»
– Надеюсь, операция по пересадке кожи прошла успешно и у него все пальцы действуют. – Лицо Верещагина погрустнело. – Арто – благородный человек.
– Ну вот ты и поговорил с малюткой Брувер.
– Скажи мне, Матти, мне только кажется или я действительно становлюсь мягкотелым?
– Да, да и еще раз да!
– Но ведь батальон состоит из живых людей.
– И если ты когда-нибудь об этом забудешь, мне придется пристрелить тебя и принять командование. – Матти просиял. – Конечно, потом я мог бы с тем же успехом застрелить и Консервный Оскал.
По иронии судьбы Рауль Санмартин занимался тем же, чем и Верещагин.
Сидя за столом напротив Рауля, Наташа Солчава нерешительно протестовала:
