Глава 34. Пробуждение
Сначала тебя настигает чувство, подобное тому, когда ты всплываешь с глубины на последнем дыхании и делаешь жадный вдох, а потом — будто ты резко падаешь с высоты на бетон, но вместо того, чтобы расплющиться в кляксу, подскакиваешь обратно в момент удара, как какой-нибудь мячик.
И вот ты опять в гостиничном номере, но с трудом веришь в происходящее, так как в твоей голове смешались две реальности, и ты не знаешь, какая из них настоящая, а какая нет. И больше всего тебя пугает осознание того, что обе они реальны настолько, насколько это вообще может быть.
— Что это было?! — заплетающимся языком закричал я, вскакивая на кровати. Дыхание было глубоким и сбивчивым, а сердце колотилось так, что готово было выскочить из грудной клетки, проломив рёбра. — Меня убили?! Где я?!
Война. Боль. Госпиталь. Кровавые бинты и острый запах медикаментов. Люди в белых халатах и марлевых повязках, снова боль. И Аня, которая одним своим присутствием облегчала эту боль, а то и вообще снимала. Как это у неё получается? Начальник госпиталя заходил в палату с осмотром, хвалил её. Да что там! Все бойцы не нарадуются, когда она приходит.
Будь они без рук, без ног, или с завязанными глазами, которые, возможно, уже никогда не увидят дневного света и окружающего мира, они все ждали и радовались её появлению.
Не сразу понимаешь, что вокруг всё по-настоящему. Стоны по ночам, ампутированные конечности, ночной бред раненых бойцов, для которых война не прекращалась даже во сне, ночные налёты люфтваффе. И постоянная нескончаема канонада, доносящаяся с того берега Волги, где вермахт и союзные ему войска пытаются метр за метром взять город, который в скором времени станет ловушкой для нескольких сотен тысяч немецких солдат.
Город имел не только стратегическое значение, но символическое, и одни хотели свалить и растоптать этот символ, а другие — ни в коем случае этого не позволить.
И вот я снова в гостиничном номере. Снова в Москве двадцать первого века. И снова рядом со мной рядом — ОНА!
Я ошалелыми глазами таращился на Анну, которая всё так же сидела на краю кровати и молча своим испытующим взглядом, смотрела на меня. Злополучный шар спокойно лежал на простыне, ощутимо вдавив под себя матрас.
Язык меня слушался плохо, голова кружилась, и зрение не могло толком сфокусироваться на выбранной точке, всё плыло перед глазами, из-за чего начинало заметно мутить. Руки и ноги отказывались подчиняться указаниям мозга и двигались так, как будто я их одновременно и отлежал и отсидел. Чёрт! Да так и сломать кости не долго! Но тут же я ощутил постепенно нарастающее покалывание в мышцах, к которым возвращался привычный тонус.
— Ты — в гостинице. Нет, не убили, — спокойно ответила Анна, при этом даже не подумав одеться, — Госпиталь бомбили, тебя оглушило взрывной волной, но ты, то есть он, выжил. Старшина Евгений Жидков пережил Сталинградскую битву, но погиб в апреле 1945-го года при штурме Зееловских высот. Как ты себя чувствуешь? Должно быть, испытываешь слабость и тошноту. Это скоро пройдёт.
Последнюю реплику я пропустил мимо ушей, ибо уж от кого-кого, а от неё слышать заботу о моём здоровье, мне хотелось в наименьшей степени.
Я, как был в неглиже, выскочил из мятой постели, словно угорь из раскалённой сковороды, но получилось это у меня крайне неловко, и я грохнулся на пол, клацнув зубами и чуть не расшибив себе подбородок, так как руки меня ещё плохо слушались.
Анна лишь слегка вздрогнула и продолжала спокойно на меня смотреть. Нет, в её взгляде не было никакой угрозы, никакой опасности или агрессии. Наоборот, она излучала уверенность и спокойствие.
— А я ещё думала, что за всполохи в памяти о событиях, которых вроде как никогда и не было, — задумчиво произнесла она, потом встала, наконец, с кровати, сходила в ванную и вернулась оттуда уже в белом махровом халате. — Сходи в душ, Алекс. С тебя течёт, как с курицы гриль на вертеле.
Она спокойно завернула лежащий на простыне шар обратно в бархатную тряпицу и убрала в шкаф.
— Кто ты такая?! — заорал я, старательно выговаривая слова. — Кто?! Ты?! Такая?!
Признаюсь, подсознательно я хотел, чтобы соседи услышали мой крик, но звукоизоляция здесь была устроена по первому классу, даром, что я не слышал ни одного звука из соседних номеров, хотя точно знал, что там есть жильцы.
Она присела на противоположный от меня край постели, взяла с тумбочки маленькое круглое зеркальце и посмотрела на своё отражение, а потом на меня, и в её взгляде мне почудилась тень сомнения и растерянности.
— Хороший вопрос, Алёша, — она вновь с грустью посмотрела в зеркальце. — Хотела бы я знать на него ответ. Только боюсь, что всё не так просто.
Я лихорадочно шарил рукой по полу в поисках рубашки и джинсов, не сводя с неё глаз. Как бы мне сейчас пригодился пистолет, о как бы мне пригодился пистолет!
— Да похр@н! Ты — не человек! Кто угодно — но не человек! — ко мне постепенно возвращался контроль над собственным телом.
Надо было срочно, срочно доло…
— Что, хочешь доложить полковнику? — она словно прочитала мои мысли, но в её голосе не было ни издёвки, ни иронии, она, как и прежде, была максимально корректна и дружелюбна. — Думаешь, он не знает?
— Думаю, что он точно не знает всего! И в первую очередь об этом чёртовом шаре.
— О шаре — не знает, — согласилась она. — Но давай будем честны друг перед другом. Ты ведь тоже не всё рассказал полковнику. Например, о том, что вошёл в контакт со странниками.
— Это был не контакт! Я просто встретился с ними взглядом! — походу сейчас, будем откровенны, я врал сам себе, пытаясь отрицать очевидное.
При этих словах она оторвалась от зеркальца и повернула свою светлую головку в мою сторону, и я даже в полутьме номера увидел её яркие серые глаза. Мне показалось, что они блеснули в скудных отблесках света, попадающих в окно с улицы. Показалось же?
— Да как не назови, Алекс. Ты скрыл важную информацию, из-за чего, возможно, погибли твои товарищи, и ещё, опять же возможно, погибнут. Решать, конечно, тебе, но неужели ты об этом не думал? Если бы ты проинформировал Смирнова, то, он мог бы принять совсем другие решения, отдать другие приказы.
— Вот только не надо давить мне на совесть! — взорвался я. — Провести оставшуюся жизнь, сколько бы мне ни осталось, взаперти под наблюдением таких, как ты, я уж точно не хочу!
Я лихорадочно натягивал джинсы, которые липли на мокрую ногу и никак не хотели надеваться. О том, чтобы пойти в душ, как предложила Анна, я уже и забыл, а ведь я действительно был мокрым, словно только что вылез из сауны.
— Это кто тебе сказал? — спросила она, пристально глядя на меня.
«Кто-кто, Данила мне сказал!» — хотел я выпалить, но она сказала первой:
— Впрочем, не важно. Сейчас, по крайней мере. И ты поверил? Поверил человеку, которого видел впервые в жизни?
Она вздохнула, поглядев в потолок.
— Вот ты, вроде, бываешь таким смышлёным, а, бывает, ведёшь себя как наивный ребёнок. Правильно сказал один философ: единство и борьба противоположностей. Вся наша жизнь — единство и борьба противоположностей. Плюсы и минусы следуют рука об руку, как ты ни крути.
Последние слова она произнесла, как мне показалось, всё-таки с явной насмешкой. И снова обратила взор своих серых глаз на меня.
— Тебе надо успокоиться, Алекс. Хорошо? Давай ты возьмешь себя в руки и не побежишь по коридору голышом, кое-как нацепив одну брючину, — примиряющим тоном сказала она. — Я, поверь, тебя останавливать не буду, тебе решать, позориться или нет. Но и в окно выпрыгнуть тебе не позволю. Если бег, в чём мать родила, по коридорам будет заметным, но всё-таки забавным событием, которое скоро свидетели сего действа быстро забудут, то твоё тело на тротуаре под окнами отеля привлечёт совсем уж ненужное внимание, в том числе, со стороны органов. А замять такое дело будет стоить больших ресурсов, и не только денежных. Опять придётся давить, угрожать, шантажировать. А мне ведь, искренне, этого не хочется делать.
