Виталий навалился, как медведь, пытающийся сломать хребет корове, и так же, как беспомощная корова, Зоя могла только реветь и дергаться в безуспешной попытке освободиться от стальных объятий. Черен был слишком силен, а разъяренный еще сильнее. О приступах его неконтролируемой ярости ходили легенды – однажды в ресторане он разбил голову официанту, который не так подал очередное блюдо. Разбил бутылкой, после чего парень долго лежал в больнице, залечивая не только сотрясение мозга, но и многочисленные порезы на лице. Скандал замяли, говорили, что это обошлось Черену в кругленькую сумму – ведь теперь он был не просто руководителем ОПГ, но и депутатом, а депутату, как ни странно, совсем не все сходит с рук. Можно запросто лишиться депутатской неприкосновенности, а затем уже и свободы.
Зоя терпела, знала, все это когда-нибудь закончится, как кончается и хорошее, и плохое. Она с горечью думала о том, что была совершеннейшей дурой, когда связалась с Виталием. Тогда он казался ей брутальным, сильным мужчиной, знающим, что хочет от жизни. Оказалось, он хотел только одного – трахать все, что шевелится: свою жену, многочисленных девок, в коих у него не было недостатка, ее, Зою, город, область, а при возможности и всю страну.
Черен частенько хвастался, что в области у него есть влиятельные друзья, и скоро он станет областным депутатом, а потом и депутатом Думы. Зоя в это не верила – в районе может пролезть в депутаты и такой отморозок, как Черенков Виталий, но в Думу этакую пакость точно не пропустят.
Только вот любовнику об этом говорить не стоило. Печальный опыт показал, что разбитые губы – это очень больно, а сломанный зуб – не только больно, но и дорого. Пусть делает то, что хочет, лишь бы ее не трогал. Так думала и Зоя, и большинство из тех, кто жил рядом с Череном. Связываться – себе дороже.
Зоя теперь бы и не связалась, но было одно обстоятельство. Во-первых, на выгодную, хлебную должность ее приставил именно он, Виталий. Поссориться с ним означало нажить врага на долгие годы или, скорее, навсегда. А это означало только одно – из города нужно будет уезжать. И куда уезжать, если на тебе висит несовершеннолетняя дочь, а в другом месте тебя никто не ждет? Нужно вначале заработать денег, без денег никто никому не нужен. Ну и зарабатывала. Миллион. Два. Потом три. Потом пять. Мало! Еще надо! Терпи! Терпи запах перегара, терпи эту тяжелую тушу, этот вялый, пахнущий тухлятиной отросток, которым Черен почему-то очень гордился и любил тыкать им в лицо Зое, изображавшей внеземную страсть.
Может, потому за эти годы она так ни разу и не испытала оргазма? Вспомнишь Черена – и сразу противно, все желание пропадает.
Вот и сейчас он был уверен, что Зое очень нравится, когда ее перегибают через спинку дивана и дерут, как дорожную шлюху. А когда она не пожелала, не захотела, не смогла изобразить удовольствие от «общения» со своим давним любовником, сделался злым, и теперь брал ее жестоко, грубо, стараясь причинить как можно больше боли.
– Что, не нравится?! Не нравится?! Шлюха! Сука! А с этим уродом – нравилось?! Предпочла мне этого урода?! Тварь извращенная! Ты забыла, чем мне обязана?! Забыла?! Я тебе дал все! Все! Еще и девку от кого-то прижила, тварь!
– Таня – твоя дочь! – задыхаясь, выдавила из себя Зоя.
– Не гони! Сколько мужиков тебя за это время драли?! Десять?! Двадцать?! Думаешь, я не знаю? Все знаю! Нагуляла и пытаешься на меня повесить?!
– Не было у меня никого! – соврала Зоя, кривясь от боли. Черен раздирал ей ягодицы так, что едва не текла кровь.
– Врешь, сука! Я сквозь пальцы смотрел на твои шашни! Дождался, теперь ты связалась с уродом?! Тварь!
Зоя ненавидела его. Ненавидела так, что темной пеленой накрыло мозг, выдавило все чувства, кроме ненависти, ярости и желания оскорбить, унизить, сделать больно этому скоту!
– Это ты урод! Ты! – вдруг яростно выкрикнула Зоя. – Я с тобой никогда не кончала! Ты грубое животное! Животное!
– Я – животное?! – Черен вдруг оттолкнул ее от себя, и Зоя повалилась на пол, раздирая дорогие чулки о паркетный пол. В голове отстраненно мелькнула мысль: «Сука! Чулки! Только вчера купила!»
– Я сейчас покажу тебе, кто животное! Забыла, сука, кто ты есть?! Давно тебя не учил уму-разуму?! Сучек нужно учить, они забывают уроки!
Первый удар заставил Зою вздрогнуть, скорчиться, прикрывая голые ноги, ягодицы. Черен бил, стараясь попасть по внутренней стороне бедер, в пах, Зоя знала, что его возбуждает насилие над женщинами, но с ней он еще не переходил черту. Теперь бил от души, так, что широкий кожаный ремень рассекал до крови, оставляя на нежной коже безобразные красные рубцы.
Несколько ударов, как она ни береглась, пришлось и по лицу, разбив губу, бровь.
– Нравится?! Тебе нравится, шлюха?! – хрипел Черен, брызгая слюной, тяжело дыша, как после долгого бега. – Я знаю, ты любишь жесткий секс! Любишь же, скажи, тварь!
Зоя посмотрела на него – здоровенного, пучеглазого, со снятыми до колен штанами, болтающимся, дряблым сизым членом, и ее вдруг разобрал смех. Видимо, это была истерика, но она показала на Черена пальцем и, захлебываясь смехом и рыданиями, хрипло выдохнула:
– Жалкий импотент! Да у тебя никогда и не стоял как следует! Только и можешь, что мучить баб, иначе не встанет, так же ведь? Так, Виталя? Урод, говоришь? Да он-то человек! С ним единственным я испытала оргазм, а с тобой всегда притворялась! Потому что ты не можешь! Ты ничего не можешь! Вообще ничего! Потому что ты ничтожество! Ничтожество! Мелкая дрянь, возомнившая себя великим человеком! Тварь! Тварь! Ничтожество! Импотент!
Зоя опомнилась, ужаснулась тому, что наделала… но было уже поздно. Черен, оглушенный ее словами, остановился, посмотрел на Зою остановившимся взглядом и выпустил из рук ремень, посмотрев на него так, будто раньше не видел. Затем подтянул штаны, глядя на сжавшуюся на полу женщину, медленно застегнул крючки, молнию, постоял еще секунд десять, фиксируя Зою взглядом, затем шагнул вперед.
Зоя ожидала пинка, побоев, ругани, но того, что случилось потом, ожидать не могла. Черен схватил тяжелое деревянное кресло, подняв его легко, будто это был не массив, а фанерная подделка, и с силой обрушил на женщину.
Первым ударом он сломал ей ключицу, раздробил два ребра. Второй сломал шею, хрустнувшую, как сухая ветка. Черен бил, бил, бил, пока тело, недавно такое прекрасное, такое совершенное, молодое, не превратилось в кусок кровавого мяса.
Целым осталось только лицо, с которого слегка удивленно смотрели широко раскрытые глаза, будто спрашивающие – за что, почему?
– Импотент?! Я?! Тварь! Это ты вынудила меня! Ты! – Черен шагнул вперед и с размаху пнул в лицо покойницы. Голова безжизненно мотнулась на мягкой, бескостной шее, один глаз закрылся, второй продолжал следить за Череном, опустившимся на диван и откинувшимся на мягкие подушки.
