— Даня, что с тобой? — Вопрос Мариши выдернул его из сладких грез. — Я тебя зову-зову, дергаю уже, щипаю, а ты не реагируешь.
Голос ее звучал медово: вместо обычного «Сташев» — надо же, «Даня». Но обманываться насчет подруги не стоило. Рука-то болела — маникюром Мариша воспользовалась умело: чуть ли не до крови продавила кожу, чтобы привести однокашника в чувство. И потащила его в глубь вагона.
Дан так размечтался, что не заметил, куда делся Ашот; вольник тоже исчез из поля зрения. Уши развесил, глазки выпучил — подходи к Даниле Сташеву, бери тепленьким доставщика с дипломом!..
— Стой, — скомандовала Мариша.
Дан послушно застыл на месте. И разозлился на себя — никому еще он не позволял помыкать собой! Он уже собрался высказать Марише свое негодование, но тут ему призывно подмигнули из будуара, возле которого они стояли. И гневные слова застряли в горле.
Глядя на гибкую красотку, на которой из всей одежды была только улыбка, Дан трижды пожалел, что позволил себе лишнее в Туле. У него ведь с Маришей ничего толком не случилось, а она возомнила себе невесть что. Надо собраться с духом и сообщить ей, что, мол, между нами все кончено, хоть ничего и не было. Но… Подумав чуть, он решил, что не стоит спешить. Мариша ведь не просто девка на разок-другой, она все-таки доставщик. А с доставщиками шутки плохи.
— Ты что-то хотел сказать, Сташев?
— Я… я просто задумался… — буркнул он, потирая руку.
— Ну-ну. — Мариша так зыркнула на обнаженную девицу, что та поспешила спрятаться в будуаре. — От этой мерзости только болезни венерические. И никакого удовольствия.
Это уж точно, подумал Дан, вздыхая. Пока ты рядом, никакого удовольствия мне здесь не обломится.
— Ну и где нам примоститься? Тут, что ли? — Мариша по-хозяйски отодвинула полог. — А ну брысь!
Томно изогнувшись и бросив на Данилу жаркий взгляд, девица откинула толстую черную косу за спину и удалилась. Напоследок она громко фыркнула и обозвала Маришу теткой. От возмущения у мисс Петрушевич на лице выступили красные пятна. Дан едва удержал ее от ответного выпада с применением физической силы.
Едва — потому что вырывалась она, как дикая кошка, и лишь поцелуй в шею, а потом в губы, сначала твердые, а потом податливые, утихомирил ее. И как-то так получилось, что они оказались в постели, и со всех сторон их окружала плотная ткань, и никто не мог увидеть их, а на прочее наплевать.
* * *
Острог-на-колесах несся сквозь ночь к Москве.
Зарычав от бессилия, Гурбан до крови расшиб кулак о металл. Боль отрезвила. Ничего не кончено. Он найдет способ перехватить Сташева, если надо — научится летать. Если что, под откос пустит поезд, и плевать на всех его пассажиров!
— Фаза!!! — заорал он что было мочи. — Помоги!!!
Великан услышал и втянул командира обратно в вагон. Бек вытащил лом, дверь захлопнулась, свист ветра смолк.
Чистильщики напряженно ждали, что скажет Гурбан. Даже Мясник всем своим неприметным видом выказывал готовность вступить в бой и победить любую напасть, что окажется на пути.
— На крышу нам не вылезти. Скобы срезаны.
— А это значит… — Бек так сильно сжал свой лом, что костяшки побелели.
— Что мы заперты в этой богадельне, — закончила за него Ксю.
Мясник покачал серой головой:
— Хоть на ходу из поезда выпрыгивай.
Доктор и Фаза промолчали. Они дольше остальных были знакомы с Гурбаном и потому не спешили с выводами, которые напрашивались сами собой. Знали: командира так просто не сломить. Он обязательно придумает, как решить проблему. На то он и командир, а не шестерка на побегушках.
Мясник достал из кармана поцарапанный портсигар и раскрыл его, продемонстрировав цилиндрики из настоящей папиросной бумаги, набитые, надо понимать, американским еще табаком, а не травой придорожной.
— Командир, будешь? — И клацнул зажигалкой, и смачно затянулся сизым дымом. — Мне как-то склад попался одной табачной конторки. Вот я и разжился. Жаль, чуток осталось. Но ты бери, командир, кури. Говорят, нервы успокаивает.
Гурбан качнул головой:
— Спасибо, я бросил. До Псидемии еще. Вредно это, плохая привычка. И бойцам моим не предлагай, нечего их приучать. А сам, если хочешь, кури, чего уж…
Серега пожал плечами, из-за чего и так продырявленная пулями куртка порвалась по шву.
— Надо бы одежку сменить, а то хожу, как оборванец какой-то…
— Чего ты сказал?! — Гурбан схватил его за грудки.
Мясник дернулся, ткань затрещала.
— Как оборванец… Переодеться хочу. А что, нельзя?
Взгляд Гурбана стал тусклым, отсутствующим, он отпустил Серегу.
— Оборванец, говоришь? Оборванец… — Командир улыбнулся. — А ну, братва, давай за мной. Поговорим кое с кем по душам! — И он проследовал в вагон. — Эй, ты! — крикнул, указывая на одного из пятерки, того, что извинялся перед ним, называя начальником. — Ко мне! Живо! Как зовут?!
За спиной у Гурбана встали чистильщики, готовые, если что, огнем и ломом зачистить помещение, пусть только кто трепыхнется.
— Макеем меня кличут. — Шелестя скотчем, скрепившем его рванину, перед Гурбаном возник представитель местной администрации.
— Рассказывай, — прищурился Гурбан. — Ты и дружки твои тут постоянно живете, верно? Все знаете о местных делах. И жрете что-то, и пьете. Не проводники же вас кормят? Есть ведь лазейка какая-то, через какую вы жратву добываете. Где? Показывай!
Макей попятился.
— Ничего не знаю. — Он опустил глаза. — Нет никаких лазеек, начальник. А едим, что люди подадут. Их благостью кормимся.
Врет, понял Гурбан.
— Напрасно ты так. Я ж к тебе со всей душой, а ты…
Макей зыркнул исподлобья:
— Меня свои же на пики поднимут, ничего не скажу.
— Если и поднимут, то потом. А я сейчас из тебя душу вытрясу. — Командир чистильщиков кивнул на тамбур. — Выйдем, чтоб без свидетелей.
Дружки Макея зашевелились, зароптали, но Доктор, Фаза и Ксю недвусмысленно наставили на них стволы, а Мясник достал скальпель и принялся со значением ковырять им под ногтями. Это подействовало: разгоревшиеся было страсти поутихли.
Макею пришлось повиноваться. И менее чем за минуту Гурбан выяснил, как ему и чистильщикам выбраться из вагона для бедных. Способ был простой, но опасный. Реально опасный.
— Спасибо, — сказал он оборванцу.
— За то, что лаз выдал, меня убьют — и всего за спасибо?!
— Других за меньшее убивают, — равнодушно обронил Гурбан.
Что есть проблемы одного в сравнении со светлым будущим всего человечества?
В этой войне с потерями считаться нельзя, Гурбан решил это окончательно. А совесть пусть заткнется.
