– Вы заглядывали в такую сферу?
– Максимум, на что нас хватило, – это получить расплывчатые изображения содержимого. Внутри, в самом центре, плотный объект, с сечением рассеяния нейтрино, характерным для каменистой планеты. Но что за планеты, мы не сумели определить по данным о плотности и размере.
– Снимок другого мира? – предположил Флойд.
– Да. Мир, застывший, как муха в янтаре. Идеальная трехмерная фотография. Конечно, если прочешем Галактику, то рано или поздно найдем и оригинал – мир, с которого сделали снимок. Конечно, еще вопрос, сможем ли мы узнать оригинал по копии.
– А теперь сведи-ка все воедино. Зачем кому-то копировать планеты и засовывать в гигантские яйца? А главное, какое отношение к этому имею я?
– А ты еще не понял? – спросила она не без раздражения. – Флойда скопировали, как и любое другое существо на планете. Флойд номер один после фотографирования прожил свою жизнь как умел. История продолжилась, пока Земля не погибла в две тысячи семьдесят седьмом. Вот и все. Но копия Флойда ожила спустя три века, и я прямо сейчас разговариваю с этой копией, пытаясь объяснить ей, что она – не оригинал.
Каждый раз Ожье выговаривала слово «копия» с нажимом, заставляя его звучать особенно обидно.
– Но как я могу быть копией? – удивился Флойд. – Я же все помню. И детство свое помню, и все, что было после, до сегодняшнего дня.
– Это ничего не доказывает. Тебя скопировали вместе с воспоминаниями, до самой последней их мелочи.
– Погоди-ка! Если копию сделали сотни лет назад, почему она до сих пор не умерла?
– Ты и должен быть мертв! И был бы, если бы копии позволили развиваться сразу после ее изготовления. Но ей не позволили. Копия – полный трехмерный образ Земли и ее обитателей, – по-видимому, пребывала в застывшем состоянии как метастабильный квантовый объект. – Она закрыла глаза, подыскивая аналогию. – Например, как непроявленная пленка.
– Но кто-то же ее проявил!
– Да. Суперпозиционные квантовые состояния чрезвычайно хрупки, а уж квантовая копия целой планеты должна быть крайне неустойчивой, этакий исполинский карточный домик, готовый сложиться от случайного чиха. Но создатели умудрились изолировать ее и предохранить от коллапса. Слабые излучения, проходящие сквозь оболочку, – нейтрино, гравитационные волны, – очевидно, не могли потревожить стазис, или как еще назвать законсервированное состояние. Но все же что-то смогло запустить эволюцию, проявить пленку. По твоему календарю мы встретились в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году, так?
– Да.
– Мы знаем из сохранившихся источников, что история твоего мира более-менее совпадала с нашей до середины тридцатых. Она изменилась бесповоротно в конце сорокового года, когда провалилось майское вторжение немцев в Арденны. А это значит, что за годы накопились мелкие изменения, давшие в итоге этот результат. То есть наиболее вероятно, что снимок был сделан близ нашего тридцать шестого и твой мир начал развиваться двадцать три года назад.
– Ну, если верить тебе, то да, – проворчал Флойд, явно не соглашаясь считать себя копией.
– А теперь посмотрим, что произошло у нас двадцать три года назад. Время в наших мирах течет одинаково. Сейчас две тысячи шестьдесят шестой. Отнимаем двадцать три года, получаем две тысячи двести сорок третий – год, когда прогры завладели Марсом и его лунами, включая Фобос.
– Куда мы и направляемся, – добавил Флойд, чтобы показать, как внимательно слушает.
– Да. И я не думаю, что это просто совпадение. Полагаю, твой мир начал развиваться с того момента, когда прогры задействовали портал на Фобосе. Часть внешнего мира просочилась в АБО, заставив квантовую суперпозицию коллапсировать к наблюдаемому состоянию. Снимок ожил.
В воображении Флойда внезапно нарисовалась жуткая картина: театральная сцена, населенная механическими куклами, стоящими неподвижно, покрытыми столетней пылью. И вот они задвигались, сперва медленно, соизмеряя вращение своих шестеренок с мучительно медленной музыкой ярмарочной шарманки. Но дергающаяся, звякающая музыка набрала темп, и танцоры закружились, выписывая эллипсы и спирали, лихорадочно задергались.
– Но если это так, если все, кого я знал, проспали сотни лет, разве бы мы не помнили все эти века сна?
– Ни черта вы помнить не можете! Для тебя – и для всех на планете – эти триста лет были меньше мгновения. Не исключено, что ты и ощутил на долю секунды что-то вроде дежавю – или как оно называется по-французски, – но не больше.
– И все на планете ощутили?
– Может быть. Но кому придет в голову вспоминать о таком?
– Не думаешь же ты, что я так запросто в это поверю?
– Флойд, я не прошу тебя ни во что верить.
В ее голосе послышалась искренняя жалость. И она куда сильнее логики убеждала в том, что сказанное – правда, от первого и до последнего слова.
– Я не копия, – произнес он, пытаясь совладать с затапливающей душу паникой. – Я Венделл Флойд. Настоящий.
– Ты идеальная копия. Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь.
– Стало быть, я призрак? Подделка? Имитация?
– К сожалению, кое-кто считает именно так.
– А ты?
– Нет, – ответила Верити, и Флойд уловил в голосе тень сомнения. – Я так вовсе не считаю.
– Теперь я понимаю, почему ты боялась за меня перед цензором. Думала, он не пропустит.
– Я не знала, что могло случиться. Никто раньше не пытался вывезти людей с Земли-Два.
– Цензор отнесся ко мне как к любому другому человеку. Удовлетворена?
– Более чем. Но послушай, Флойд: ты чужой в моем мире. Твой мир, настоящий он или нет, остался в Париже.
– Не беспокойся, я всей душой желаю туда вернуться.
Что-то привлекло ее внимание, некий проблеск смысла в колонках бегущих по экрану цифр. Она защелкала тумблерами, не отрывая взгляда от потока данных, поморщившись, сжав губы.
– Не может быть!
– Чего не может быть?
– Я, наверное, ошиблась…
– Что ж, рискуем оба. Почему ты всполошилась?
– Кажется, я вижу оконечность тоннеля сразу позади нас. Числа показывают, что тоннель схлопывается, обрушивается за нами. Зона слипания и отражает сигнал.
– Но мы покинули Париж всего несколько часов назад.
– Я знаю. Похоже, проблемы начались вскоре после нашего вылета. Данные показывают, что тоннель рушится.
– Такое возможно?
– Полагаю, да. Скелсгард всегда говорила, что недалеко до беды, если после старта горловина сжимается слишком быстро. Похоже, робот не справился с регулировкой геометрии устья. Или он был запрограммирован возвратить нас любой ценой, пусть даже ценой самопожертвования и разрушения червоточины.
– И что это значит?
– То, что мы летим по трубе, делающейся все короче, и точка схлопывания нагоняет нас.
– Звучит не слишком оптимистично.
– Для меня тоже. – Ожье постучала пальцем по дисплею. – Но числа говорят сами за себя. Они показывают нашу скорость в гиперсети и ожидаемое время прибытия на Фобос. Мы ускоряемся, и ожидаемое время быстро сокращается.
– Это хорошо?
– Нет. Это не из-за нашего транспорта, и не из-за идущего за нами корабля, и уж точно не из-за обломка. С гиперсетью происходит что-то фундаментально катастрофическое. Думаю, дело в изменяющейся геометрии тоннеля. Нас продавливает вперед, точно шарик в насосной трубе. Стены сходятся, и чем ближе точка схождения, тем быстрее нас гонит вперед. – Она невесело посмотрела на Флойда. – Но транспорт не предназначен для больших скоростей. Я не знаю, что случится, когда увеличится кривизна стен. Нас может вдавить в другую оконечность тоннеля.
– Есть способ как-нибудь предотвратить это?
– Практически нет. Можно включить двигатели, попытаться уйти от того, что нас нагоняет, чем бы оно ни было. Но двигатели не рассчитаны на длительную работу. Мы выиграем лишь несколько минут, от силы полчаса.
– Да уж, влипли по уши.
– Да. И пуля в плече не дает мне толком сосредоточиться. Но не тревожься, у нас все получится.
– Завидую твоей уверенности.
– Не зря же я столько перенесла, – произнесла она упрямо. – Не позволю каким-то вывихам пространства-времени испортить мою работу.
– Почему бы тебе не поспать, пока нас не стало трясти всерьез? – предложил Флойд. – А я порулю.
– Флойд, ты хороший водитель?
– Паршивый. Кюстин говорит, я вожу как старушки по воскресеньям.
– Это обнадеживает. – Она неохотно уступила управление Флойду и попыталась расслабиться.
Флойд взялся за джойстик, чувствуя, как транспорт слегка вильнул. Что это, обманывает воображение или полет в самом деле стал менее ровным? Будто на большой скорости машина съехала с асфальта на обочину. Очертания инструментов и предметов в отсеке сделались слегка расплывчатыми. Флойд прищурился, но они не стали четче. Под металлической обшивкой что-то дребезжало, точно отвинтившийся болтик бился о жесть. Флойд крепче сжал джойстик, размышляя, сколько еще продержится транспорт.
