тебя – ни плана, ни подсказки, ничего.
– Ну прям так уж и ничего… – смешался толстяк, но я не дал ему договорить.
– Вот скажи мне, старый! Что это было все, а? Зачем? Для чего?
Нестерпимо захотелось схватить его за галстук и… не знаю. Просто придушить слегка? Или нагнуть да ногами размазать его неопрятные усы по чистому полу вагона? Пивом он помянуть предложил… Боров жирный!
Толстяк коротко взглянул на меня и, будто смутившись, отвел глаза.
– Понимаешь, малец… Во всякой истории много действующих лиц. На всякое действие есть противодействие, слышал такое?
Я раздраженно стукнул кулаком по пластиковой панели под окном.
– Мозги мне не пудри, старый. Говори уже как есть. Почему прусский игрок шляется везде, будто у себя дома, и интригует, как ему угодно? Почему поляк целую тетрадку имеет с именами игроков и планами, а я… как не знаю кто? Почему они играют, а я просто номер отбываю? На что ты тратишь эти самые твои баллы влияния, которыми ты так хвастался в прошлый раз? На бухло, что ли?
Толстяк хмыкнул, открыл банку пива и уставился в запотевшее окно электрички. Отхлебнул, выдержал паузу и, когда я уже почти готов был броситься на него с кулаками – мерно заговорил:
– Зря ты вмешался. Просил же – не лезь, не отсвечивай. Лопухин бы обо всем договорился, сдали бы пару-тройку полков этого курляндца Ливена и героически бы отступили. В итоге курляндцы бы всем скопом угодили бы в опалу, а Лопухин набрал бы рейтинга как спаситель войска от разгрома. Тем более братец Лопухина, который флотский адмирал, после увольнения англичан с кораблей в гору попер, в чинах растет. Глядишь – и сделали бы старые роды из Рюриковичей хороший противовес при дворе всем этим Шуваловым и прочим, кто только о Западе и думает. А ты что натворил?
– Ты в своем уме, старый? Этот твой Лопухин немцам сдавался! – я наклонился вперед и постучал кулаком ему по колену: – Немцам, старый! Немцам!
Толстяк перехватил мою руку и, обдав перегаром, упер в меня взгляд своих черных бездонных глаз.
– Если бы Апраксин после победы попер на Кенигсберг – война бы закончилась. И знаешь кто бы тогда победил в войне?
– Мы бы победили. Мы, старый!
Толстяк грустно улыбнулся и отрицательно покачал головой.
– Австрияки победили бы, малец. А они, знаешь ли, тоже немцы, только в профиль. А наши еще б и должны остались. За мушкеты, за порох, за все на свете. Так что все хорошо, малый. Мы и пруссаков жить оставили, и силу свою показали. Теперь пусть они грызутся между собой, а мы потом медленно спустимся с горы… Помнишь этот анекдот?
Я вырвал свой кулак из его лапищи и отвернулся.
– Не верю я тебе, старый. Опять ты мне лапшу на уши вешаешь.
– Не верь, – покладисто согласился толстяк, – тем более и правда все наперекосяк пошло. Но ты все равно молодец. Хочешь, повышение тебе по службе устрою?
– Лучше найди мне толкового учителя немецкого языка, – буркнул я в ответ.
Мужик заливисто рассмеялся своим некрасивым смехом:
– Вот теперь узнаю моего мальчика! Я ему про карьеру и материальные блага, а он опять за свое, гуманитарное!
Отсмеялся, отхлебнул из банки, щедро капнув пивной пеной на белую рубашку, и уже серьезным тоном продолжил:
– Главное мы с тобой сделали, малец. Война теперь не закончится в одну кампанию, и немцы будут еще долго грызть друг друга. Все эти австрии, пруссии, саксонии, ганноверы… нам оно на руку. А что с Лопухиным не вышло – так то дело поправимое. Девочку эту свою синеглазую не бросай. Поддерживай связь, пиши письма со всякими нежностями да молодежными благоглупостями. Я тебе потом пару подсказок дам, она еще свою роль сыграет. За дневники поляка тебе отдельное спасибо. Подошлю человечка, поможет тебе с польским языком. Как переведешь – узнаешь много полезного. Так что давай, парень, не кисни. Впереди много работы.
Я прислонился лбом к стеклу и смотрел на проплывающий за окном мирный пейзаж Ленинградской области.
– Станция Синево! – провозгласила барышня, и электричка начала сбавлять ход.
