засыпал после этого совсем не сразу. И, конечно же, поутру был раздражителен. Ещё до завтрака просил себе бумагу и перо. Решил писать фон Реддернауфу. Хотел рассказать, что встретили его тут нерадушно. Генерал прекрасно понимал, что почтмейстер его письмо прочтёт и передаст содержание в магистрат, так что особо не распространялся. Он собирался обо всём, что тут происходит, отправлять письмо через тайного человека министра. С ним он также собирался встретиться в ближайшее время, может быть, даже сегодня ночью.
Он звал к себе Хенрика и, передав ему письмо, сказал:
– Пошлите кого-нибудь на почту.
Тут же звал к себе Гюнтера и наказал ему:
– Узнай, кто сдаёт покои. Ищи хороший дом, не дороже трёх талеров, и чтобы и на вас с Мартином место было, и на господ из выезда, и на десяток лошадей с каретой. В этом клоповнике спать я не смогу.
Отдав распоряжения, сам сел завтракать. И не успел он с тем покончить, как к нему явился фон Флюген с бумагой в руке.
– Вам, господин генерал. На почте дали.
Барон вытер салфеткой руки и взял бумагу. Бумага была с малой печатью на голубой ленте. Фон Реддернауф так оформлял письма. Волков не ошибся, письмо было от министра. И сразу же, с первых слов, вызвало у генерала чувство огорчения. Конечно, барон адресовал письмо по всем правилам вежливости, то есть с упоминанием всех его титулов. А значит, письмо адресовалось «Рыцарю Божьему, Иерониму Фолькофу, владетелю Эшбахта, барону фон Рабенбургу, генералу».
Дьявол. Если почтмейстер человек внимательный, он поймёт, что генерал фон Рабенбург и разыскиваемый городом разбойник и расхититель городских храмов Фолькоф – одно и то же лицо. Теперь ему приходилось надеяться на то, что почтмейстер этого не заметил, или на то, что власти города не посмеют арестовать и казнить представителя курфюрста. И он начал читать:
«Друг мой, уж простите за дурные вести, но лучше будет, ежели вы их узнаете от меня. Не буду тянуть и скажу сразу: графиня, сестра ваша, устроила при дворе большой скандал. Говорят, что после бала, на котором мы с вами были, она принимала в своих покоях молодого принца, наследника герба. А поутру, ещё до рассвета, от двора отъехала. Сие, конечно, было сделано в пику Его Высочеству, но сей поступок привёл в ярость герцогиню, Её Высочество, говорят, била посуду, после даже пришлось звать ей лекаря и пускать кровь. Герцог тоже зол на графиню, он имел серьёзный разговор с сыном и послал за графиней людей, чтобы доставить её ко двору.
Но посланные вернулись, сказав, что в Грюнефельде графиня не появлялась. Попробую сей скандал хоть не замять, но хоть как-то смягчить. Но принц весьма холоден, а герцогиня не остывает, хотя время уж и прошло – говорит о графине слова дурные, коих раньше и не произносила вовсе. В общем, сия конфузия нам совсем не на руку, и дни фон Фезенклевера на посту канцлера ещё до лета, кажется, сочтены будут. Пока же принц просил его подбить налоги и недоимки за прошлый год.
Постскриптум: Во всей этой истории лишь один человек счастлив получился. То молодой принц. И это неудивительно, кто же был бы несчастлив, заполучив в объятия такую женщину, как графиня?
Ваш друг фон Реддернауф».
Он бросил письмо на стол, едва ли не в тарелку с недоеденной едой.
Было утро, солнце едва-едва побороло хмурь зимнего утра, а у него уже не было сил, хотелось снова завалиться в кровать, пусть даже и с клопами. А в голове вертелся всего один вопрос: «Господи, ну почему, почему ты не дал этой дуре хоть немного выдержки? Хоть каплю ума?».
Нет, всё-таки выдержки. Ума и хитрости у Брунхильды всегда хватало. И посему сделала она это не из похоти к юнцам, а, как пишет министр, именно в пику герцогу.
«Безмозглая курица!».
Теперь ему какое-то время лучше не попадаться на глаза курфюрста. Лучше даже и не напоминать о себе. Теперь, сидя в этой унылой комнате за простым столом, генерал прекрасно понимал, что у него нет иного пути, как выехать из этого города с победой, с успехом. А иначе ему придётся, не заезжая в Вильбург, просочиться в своё захолустье и сидеть там, молясь о том, чтобы герцог не отобрал у него феод, и уповая на Господа и жену, потому что она, а соответственно, и дети Волкова, хоть и дальние, но родственники Его Высочества.
А феод отдавать было очень жалко, очень; столько сил и средств было вложено в него, столько труда. Один почти достроенный замок чего ему стоил, во что обошёлся. И вдруг всё это будет потеряно. Раньше на Эшбахт желающих было мало, кому он был нужен, безлюдный. Глина, а не земля, овраги, поросшие дурным кустом вместо пашен, да прибрежные болота вдоль всей реки, дичь и глушь рядом со злобными соседями, но теперь – теперь только предложи. Желающие на его кусок сразу найдутся. Пятьсот дворов крепостных, не считая дворов свободных, осушенные болота превратились в неплохие пашни и луга. Дороги и пристани, почти готовый новейший замок в очень важном месте. Торговые связи, склады, новые поселения, кузницы и мельницы. Чего теперь на его земле только не было. И всё это герцог сможет у него забрать, как у вассала нерадивого, да ещё с такою сестрицей.
«Господи! Ну почему ты не дал этой дуре хоть немного выдержки?».
Он уже хотел заказать себе вина, но пришёл Хенрик и сообщил:
– Господин полковник Брюнхвальд с другими офицерами прибыли, ждут вас, прикажете седлать коня?
– Седлайте, – хмуро сказал генерал, пряча письмо от министра на грудь, под колет. Ему точно не хотелось бы, чтобы это письмо нашёл и прочёл кто-то из его людей. Даже слуг. – Передайте господам, что я сейчас буду.
С Брюнхвальдом, Рене и Дорфусом был и бывший ротмистр Кохнер. Кажется, ему оседлали мерина из обоза, наверное, у ротмистра стражи своего коня не было. И теперь неумелый толстяк на крепеньком, приземистом мерине выглядел напряжённым и… комичным. Офицеры, значимую часть своей жизни проведшие в седле, украдкой посмеивались над ним. Но генералу после утренней почты было не до смеха. Он был серьёзен.
Первым делом они осмотрели улицы, ведущие от бараков, где расположились его солдаты, к воротам, – на тот случай, если придётся из города уходить с боем. Заглянули в проулки, осмотрелись на площадях. Потом, не выезжая за пределы города, осмотрели башни и ворота. Поднимались
