костер. - А он вернулся. Надо же, один управился с этой махиной, в клочья разнес утиные головы. И из чего? Из противометеоритной пушки. В одиночку попер против четырех, четырех, - с придыханием повторил я. - Прикрыл наше отступление. Только благодаря ему я жив, и многие из нас, - в который раз рассказываю притихшим старикам эту историю, о наших мытарствах с Андреем и каждый раз у меня к горлу на этом месте подкатывает ком, а на глазах наворачиваются слезы. С Климом, Яхо и Шурумом ходили в лес к месту гибели «Одиссея». Поломанные деревья на протяжении двух километров, уложенные строго по траектории падения корабля, вели к воронке. Взрыв раскидал землю радиусом в триста метров: черная выжженная земля, раскуроченный, расплавленный металл. Огонь поднялся по деревьям и пошел верхом. Ночной дождь сбил пламя, но несколько гектар массива сгорело. Почерневшие, опаленные стволы, молчаливыми плакальщиками стоят вокруг того места.
Тело Андрея мы не нашли. Я потом еще приходил и не раз, копался в железных останках, бродил кругами. Ничего, никаких следов, которые хоть как-то намекнули, что он выжил. Однако и труп мы не обнаружили. Конечно, при таких температурах тело превратилось бы в пар. Но что-то не дает мне поверить, смириться с его смертью, не такой он парень. Он всегда найдет выход, что-нибудь придумает, вывернется, удача с ним.
После случившегося мы - старики часто собираемся по вечерам у школы - бывшего штаба ополченцев и на стадионе жжем костер. Мэрию перенесли в центр города, на старое место. Мы - пережившие вторжение держимся вместе. Наш район теперь называется «Передовая». Есть в этом месте что-то кровное, что нас объединяет, сплачивает и удерживает.
Народа прибыло и прибыло прилично. Вместе мы горы свернем. Я рассказываю однополчанам о своем друге. Пока у меня стоят слезы в глазах, и держу паузу, справляясь с нахлынувшими чувствами, смотрю, как искры взвиваются к черному небу и тают в вышине. Кажется, так же и наши души. Одна яркая, ярче остальных искра взметнулась высоко…
- Он вернулся потому, что переход еще не отремонтировали, - пробубнил крепкий пожилой мужчина, в футболке с растянутым воротом, в ковбойской шляпе.
- Нет! - воскликнул я. - Сто процентов нет. Он сам вернулся. Вы уж мне поверьте. Ему просто нужно было время принять решение. Скажу вам, отказаться от жены и сына, это непросто. Зря ты Ильич так. Он ради нас... И сигнал кроме него никто послать не мог. Когда мы с Германом ползали по полу диспетчерской в поисках жука, или из звездолета. Потому, что он такой… основательный и умный. Да, именно умный, еще упорный и с несгибаемой волей. Такие как он рождаются один на миллион.
Широкая доска, которая долго дымилась, вспыхнула ярким пламенем. Суровые, морщинистые лица озарились оранжевым светом, в глазах заплясали огоньки. После сражения они все стали какими-то другими. Вроде бы те же и в то же время, что-то добавилось неуловимое и важное. Или изменился я, по-другому взглянул на немощных, никчемных, больных людей, брошенных подыхать, из которых почти ушла жизнь, но не сила духа? Которые потом будут спрашивать у молодых и наглых: «А где ты был, когда мы бились за Землю?». И никто не сможет им возразить. Никто не посмеет на них посмотреть, как на иждивенцев, как на слабаков.
Еще я бросил курить.
С уважением ваш, Бородулин Сергей Михайлович.
