Энобария улыбается Джоанне.
— Не будь такой самодовольной, — говорит Джоанна. — Мы всё равно убьём тебя.
— Пожалуйста, Китнисс, присаживайся, — говорит Койн, закрывая за собой дверь. Я занимаю место между Энни и Бити, осторожно ставя на стол розу Сноу. Как обычно, Койн сразу переходит к делу. — Я просила вас собраться здесь, чтобы разрешить спорный вопрос. Сегодня мы казним Сноу. В течение предыдущих недель были рассмотрены дела сотен его сообщников по угнетению Панема, и теперь они все ожидают собственной смерти. Тем не менее, страдания дистриктов были настолько ужасны, что эти меры представляются жертвам недостаточными. Фактически многие выступают за полное уничтожение всех тех, у кого было капитолийское гражданство. Однако в интересах поддержания жизнеспособного уровня населения мы не можем себе этого позволить.
Через воду в стакане я вижу перекошенное изображение одной из рук Пита. Следы ожогов. Теперь мы оба огненные переродки. Мой взгляд перемещается выше, туда, где пламя лизнуло его поперёк лба, спалив его брови и едва не задев глаза. Те самые голубые глаза, взгляд которых так часто встречался в школе с моим и тут же ускользал в сторону. Прямо как сейчас.
— Таким образом, выбор перед вами. Поскольку я и мои коллеги не смогли прийти к консенсусу, было достигнуто соглашение, что мы оставляем решение за победителями. Четверо большинством одобрят этот план. Никто не может отказаться от голосования, — говорит Койн. — Суть предложения в том, что вместо ликвидации всего населения Капитолия, мы устраиваем последние, символические Голодные Игры, используя детей — прямых родственников тех, кто был обличён самой большой властью.
Мы все семеро повернулись к ней.
— Что? — говорит Джоанна.
— Мы устраиваем ещё одни Голодные Игры, используя детей Капитолия, — говорит Койн.
— Вы шутите? — спрашивает Пит.
— Нет, и я также должна вам сказать: если мы проведём Игры, то будет известно, что это было сделано с вашего согласия, хотя персональное распределение голосов будет держаться в секрете для вашей собственной безопасности, — рассказывает нам Койн.
— Это была идея Плутарха? — спрашивает Хеймитч.
— Это была моя идея, — говорит Койн. — Кажется, это соотносит потребность в отмщении с наименьшими потерями жизней. Вы можете начинать голосовать.
— Нет! — вспыхивает Пит. — Конечно, я голосую «против»! У нас не может быть ещё одних Голодных Игр!
— Почему нет? — возражает Джоанна. — Мне это кажется очень справедливым. У Сноу даже есть внучка. Я голосую «за».
— Я тоже, — говорит Энобария почти равнодушно. — Пусть попробуют на вкус своё лекарство.
— Именно поэтому мы восстали! Помните? — Пит оглядывает оставшихся. — Энни?
— Я голосую «против» вместе с Питом, — говорит она. — Так поступил бы и Дельф, если бы он был здесь.
— Но его здесь нет, потому что переродки Сноу убили его, — напоминает ей Джоанна.
— Нет, — говорит Бити. — Это создаст плохой прецедент. Мы должны прекратить смотреть друг на друга как на врагов. На данный момент единство — это основа нашего выживания. Нет.
— Всё зависит от Китнисс и Хеймитча, — говорит Койн.
Тогда было также? Примерно семьдесят пять лет тому назад? Группа людей уселась в кружок и проголосовала за начало Голодных Игр? А несогласные были? Приводил ли кто-нибудь доводы в пользу милосердия, которые были сметены требованиями смерти детей дистриктов? Запах розы Сноу ввинчивается мне в нос и спускается в горло, крепко сжимая его отчаянием. Все те люди, которых я любила, умерли, и мы обсуждаем следующие Голодные Игры в попытке избежать напрасных жертв. Ничего не изменилось. И ничего уже не изменится.
Я тщательно взвешиваю имеющиеся варианты, продумывая всё до конца. Не отводя взгляда от розы, я говорю:
— Я голосую «за»… для Прим.
— Хеймитч, всё зависит от тебя, — говорит Койн.
Взбешённый Пит обрушивается на Хеймитча из-за ужасного злодеяния, частью которого он может стать, но я чувствую, что Хеймитч смотрит на меня. Итак, это момент истины. Когда мы точно выясняем, насколько мы похожи, и насколько он действительно понимает меня.
— Я с Сойкой-пересмешницей, — говорит он.
— Отлично. Резолюция принята, — говорит Койн. — А сейчас нам действительно пора занять свои места для казни.
Когда она проходит мимо, я поднимаю стакан с розой.
— Не могли бы вы проследить, чтобы на Сноу было это? Прямо над сердцем?
Койн улыбается:
— Конечно. И я удостоверюсь, что ему известно об Играх.
По комнате носятся люди, окружают меня. Последнеё прикосновение пудры, инструкции Плутарха и меня выводят к парадным дверям особняка. Центр Города переполнен, людские массы выплёскиваются в переулки. Другие занимают свои места снаружи. Охрана. Должностные лица. Лидеры повстанцев. Победители. Я слышу приветственные крики, означающие, что Койн появилась на балконе. Потом Эффи постукивает по моему плечу и я шагаю вперёд в холодный зимний солнечный свет. Иду на свою позицию, сопровождаемая оглушительным рёвом толпы. Согласно указаниям, я поворачиваюсь так, чтобы они видели меня в профиль, и жду. Когда Сноу демонстративно выводят из дверей, публика сходит с ума. Они привязывают его руки к столбу, что совершенно излишне. Он никуда не собирается. Ему некуда идти. Это не просторная сцена перед Тренировочным Центром, а узкая терраса на фасаде президентского особняка. Неудивительно, что никто не побеспокоился о том, чтобы я попрактиковалась. Он в 10 ярдах от меня.
Я чувствую, как лук мурлыкает в моей руке. Тянусь назад и хватаю стрелу. Устанавливаю её, целюсь в розу, но смотрю ему в лицо. Он кашляет и кровавая струйка бежит вниз по его подбородку. Он быстро облизывает языком свои пухлые губы. Я ищу в его глазах малейший признак хоть чего-нибудь — страха, раскаяния, гнева. Но вижу только тот же отсутствующий взгляд, на котором закончился наш последний разговор. Словно он опять говорит мне эти слова: «Ах, моя дорогая мисс Эвердин. Я думал, мы договорились не врать друг другу».
Он прав. Мы договорились.
Прицел моей стрелы смещается наверх. Я спускаю тетиву. И президент Койн, перевалившись через край балкона, летит на землю. Мёртвая.
Потрясение. В этом сумбуре меня беспокоит лишь один звук. Смех Сноу. Отвратительное хихиканье сопровождалось выбросом вспененной крови, затем он закашлялся. Я смотрю на него, склонившегося вперед, пока охранники не закрывают его от моих глаз. Жизнь покидает это тело.
