— Тебя не хотеть забирать на небо? — интересуется мой напарник. Воин по имени Николас. Бородатый, как и все тут. Невысокий и коренастый. Я теперь тоже с бородой. Так тут принято.
Николас замечает все вокруг. Определяет, когда ветер усилится и надо прятаться в укрытии, чтобы не унесло незнамо куда. Знает, когда вода в болоте поднимется. Так что успеваем уйти по мелководью до того, как большая волна придет. Хищников в засаде видит. Так же легко он замечает и мое беспокойство.
— Не хотеть, — отвечаю ему. Стараясь не шуметь, поплотнее закутываюсь в плащ из грубой ткани, покрытый сверху черной упаковочной пленкой. Она довольно сильно шелестит под дождем. Но зато и отлично маскирует нас на почерневшем от постоянных дождей пейзаже.
— Не хотеть тут остаться? Хотеть улетать? — Николасу явно охота поговорить.
Пожимаю плечами. Сказать “да” — обидится. Сказать “нет” — соврать. А врать не слишком охота. И не только потому, что я такой примерный. Просто потому, что ложь тут нутром чуют. Они ведь простые люди совсем. И нравы у них простые. И чувства. И потому человеку, который солгал однажды, нипочем никогда не поверят. Даже если он просто постеснялся правду сказать. Оттого и юсов пришлых здесь не жалуют. Душа у них двойная, будто дно чемодана у контрабандиста. Во сказал! И откуда что берется? Тут и слов-то таких никогда не слыхивали. Откуда тут контрабанда, если ближайшая таможня в нескольких световых годах?
— Мне тут тоже не хотеть быть, — говорит Николас. — Но нет ходить где. Мой не летать.
— Чтобы жить там, откуда я, летать вовсе не обязательно, — отвечаю я, думая о своем.
— Нет?
— Нет. Люди всюду разные. Есть те, кто летает. А есть те, кто хлеб растит.
— Воин тоже быть?
— Конечно. Где их нет…
— Хорошо есть. Мой воин. Прийти император, мой быть воин. Мой уметь хорошо.
Я улыбаюсь. Как быстро эти бесхитростные люди поверили в нового бога. Император для них теперь — это солнце над головой и возможность хлеб растить. Они еще не забыли свои легенды, в которых говорится, что раньше тут на холмах хлеб колосился. Без всяких там теплиц. Без крыши, просто под открытым небом. И еще скот пасся. А про крокодилов да рыбу хищную тут и знать не знали. Как и про болота. Мне эти легенды Бранка рассказывала. И Мила. И другие женщины тоже. Мне не хочется их разубеждать. Вряд ли им светит что-то при Генрихе. Понаедут сюда всякие хлыщи да бездельники. Такие, как в Плиме. Начнут по-своему все кроить. А эти люди как были без прав, так и будут. Как родители Васу на Йорке. И как сам Васу. В этом мире все так странно скроено. Иногда мне кажется, что все будто специально так устроено, чтобы люди одинокими себя ощущали.
Мы с Николасом что-то вроде патруля. Наша задача — наблюдать за западными границами Беляницы. На случай появления незваных гостей у нас есть способ подать сигнал. Обычная световая ракета. Самодельная. Юсы нам таких не продают. Такая ракета горит секунд пять, пока ее ветром не снесет. Мальчишки в деревне тоже на вахте. Смотрят во все глаза, таращат глазенки в мутную черноту, чтобы вспышку не пропустить. Привыкают к службе. Будущие воины. Когда пускаешь одну ракету, это значит, помощь нам нужна. И тогда через пять минут из деревни отряд выходит. Прямо как в академии нас учили. Группа усиления. Если ракеты две, деревня к обороне готовится. Это значит — врагов много. Из оружия у меня мой вычищенный и смазанный пистолет в кобуре под мышкой. Но это так, на всякий случай. Как и раньше. Главное мое оружие теперь — арбалет с тетивой из искусственной нити. Бьет метров на сто. Болт в дерево уходит наполовину, ни за что не вытащить. Такой он мощный. И безотказный совершенно. Ни дождь, ни грязь ему не страшны. Я целую неделю в стрельбе тренировался, пока не научился с этой штукой сносно обращаться. Да и то, больше благодаря Триста двадцатому. До местных умельцев мне далеко. Они-то с детства из таких стреляют. Еще у меня мой нож. Ножи тут у всех. Даже у детей. И женщины, если надо, ими не только рыбу чистить могут.
Женщины тщательно мой скафандр починили. Зашили дыры. Отмыли и вычистили. Теперь я в нем все время в поле выхожу. И каждый раз, когда не в деревне, маяк аварийный ненадолго включаю. Хотя надежды нет почти. Я ведь тут уже месяца полтора как болтаюсь. Наши решили, видно, что погиб я. Иначе давно бы прилетели за мной. А радио в шлеме осталось, что юсы подобрали. Так что на запросы я отвечать не могу. Только и делаю, что скидываю в зенит координаты да показания автодоктора. Данные о состоянии здоровья. Код сетчатки. Код биочипа. Это для идентификации. А когда Триста двадцатый сообщает про самолет чужой, я маяк выключаю.
Николас что-то чует. Смотрит на небо. Нюхает воздух. Ловит в ладонь дождевую воду. Растирает ее пальцем. Ведет меня за собой в деревню.
— Плохо дождь идти есть. Уйти скоро. Горячий вода, — говорит он. Наверное, это он про кислотный дождь говорит. Иногда они идут с неба. Бывает, они такие сильные, что вода в лужах кипит. Потом, правда, обычный дождь с сажей эту дрянь смывает быстро. Как всякая живность в болотах при этом выживает, для меня остается большой загадкой. Однако же змей и крокодилов вокруг меньше не становится. Наверное, они в грязи прячутся. И рыба в ямах да ручьях тоже не переводится. И мошка всякая летает, как ни в чем не бывало.
Оскальзываясь в грязи, с трудом поспеваю за напарником. Николас идет так, будто под ногами у него сухой асфальт. Уверенно и без брызг из-под башмаков. Волны дождевой мороси то и дело скрывают черные холмы вокруг. Ветер налетает резкими порывами, швыряет воду в лицо. Как ни отворачивайся, все равно физиономия потом будет как у нашего кока. Вся черная. Для маскировки хорошо. Вот только отмываться потом трудно. Дрянь эта так в кожу въедается — никакое мыло не помогает. Этот ветер — трудно к нему привыкнуть. Он тут всегда. Всегда сильный. Или еще очень сильный. Даже не верится, что я жил на планетах, где ветерок мог кожу ласкать. Местный норовит в глаза горсть песка швырнуть. До крови лицо ободрать. А то и вовсе в море тебя закинуть. Будто лист сухой унести. Нет, спятил наш Генрих, точно вам говорю.
Беляница появляется внезапно. Никак не могу к ее виду привыкнуть. Только что вокруг холмы пустые были, и вдруг на них черные валуны какие-то бугриться начинают. Это верхушки домов тут такие. На большие круглые камни похожие. Тоже черные, не отличить от грязи. И едва из земли торчат. Остальное — внизу, под камнями. И дома, и переходы между ними. Даже площадь деревенская, и та под землей. В холме вырыта. А сверху — куски слюды толстой в земле. Для света. Новый дом всем миром строят. С ямы большущей начинают. Потом стены камнем выкладывают. Ходы к другим домам пробивают. В конце делают крышу из стекла или слюды. По-другому тут не выжить. Обычный дом враз ураган разломает.
