Солнца, что сияют над Монадой, где все началось… Ангел почти в зените. Скоро рассвет. Он разложил свой диванчик, устроился поудобнее и стал размышлять о шифрах, электронных хитростях, паролях и реактивных снарядах. В теории все было просто — коммодор Тэм имел законное право баррикадироваться в своем Форхиле, сколько душе угодно. Если бы возникло желание, он мог бы превратить его в современную версию доиндустриального замка, руинами коих кишат высокогорные районы. Ваун миллион раз пролетал над такими. Если бы коммодор Тэм начал палить или направил в кого-нибудь лучи своих лазеров, совершив тем самым убийство, то букву закона он бы, конечно, нарушил, но закон практически не в силах как-то бороться с офицерами Космического Патруля.
Вот сам Патруль… Это совсем другое дело. Наверняка можно отыскать какой-нибудь пунктик в уставе, воспрещающий убивать адмиралов. В этом можно по крайней мере усмотреть некое проявление недостаточного уважения. Мало того Форхил вовсе и не является личной собственностью Тэма, пусть тому и разрешено делать с поместьем все, что и в голову не взбредет. Когда Тэм умрет. Патруль возобновит свои права на владение Форхилом и по акту передаст его следующему офицеру, который, в свою очередь, будет тут хозяйничать столетие-другое.
Адмирал — это на служебной лестнице круто выше, чем коммодор, стало быть, Ваун просто-напросто мог приказать Тэму, чтобы тот пустил его на свою территорию.
Потом ему будет сделано дисциплинарное взыскание за попрание прав собственности и вмешательство в личную жизнь младшего по званию офицера, но это пустяки.
К сожалению, Тэм не реагировал на запросы и приказа получить не мог. Он, видимо, установил автоматическую защиту, чтобы палить по всем, вне зависимости от звания.
А вот сам адмиралиссимус Рокер или кто-нибудь еще из начальников… им должны быть известны все коды, и они способны проникнуть к Тэму, какого бы рода защиту он ни установил. Значит, задача — чисто практическая. Ваун — великий герой, владелец обновленного Вэлхэла, наипрекраснейшего поместья на планете, и покуда речь шла о делах мирских, он пользовался всеми привилегиями своего высокого положения, но коды и шифры высокой степени секретности для него всегда оставались тайной. Вот так.
Чем больше он об этом думал, тем меньше у него оставалось сомнений: нет ничего случайного в том, что Тэм самоустранился одновременно с появлением Q-корабля. Что-то нехорошее происходит; всегда кто-нибудь мутит воду. Если не Рокер, значит, это Братство. По меньшей мере двое из братьев так и не были пойманы, и если они, не дай Бог, до сих пор живы, они времени зря терять не станут. Эти от своего не отступятся никогда. И в том, и в другом случае частью зловещего плана могло быть и уничтожение Вауна или что-то близкое к этому в крайнем случае. Даже вчерашний звонок Фало мог быть сфабрикован, несмотря на то что Фало, как и Тэму, можно доверять.
Все это не имело бы ни малейшего значения, если бы Вауну удалось сотворить с электроникой, которой был оснащен его торч, что-нибудь такое, в результате чего ей удалось бы сотворить что-нибудь с электроникой защитной системы Тэма.
Он погрузился в воспоминания о тех временах, когда был курсантиком. Мозги закипели от попыток извлечь что-нибудь из бесчисленных прослушанных некогда лекций, но извлеченное в целом пока представляло собой огромную зияющую пропасть, натуральный вакуум.
Космический патруль. Большего околпачивания Галактика не ведала, ни на этой, ни, надо полагать, на какой-то другой планете Пузыря. Государства, церкви, демократии, монархии, империи, религии, вероисповедания, мировоззрения, философские системы… вот что, казалось бы, призвано управлять душами и телами людей — но над всем, позади всего, всем этим питаясь, таилась нетленная власть Патруля.
Кое-что из окутывавших Патруль мифов было правдой. В частности — Доггоц.
Мрачная репутация этого местечка была ничто по сравнению с реальностью.
Ад улучшенной планировки, многоэтажная каменная камера пыток на дальнем севере. Ревущая непогода и Академия Космического Патруля — больше в Доггоце не было ничего. В Доггоц приезжали избалованными юнцами из лучших семей, сыновьями и дочерями коммодоров и адмиралов. Легкомысленный декаданс холености и беспечности безжалостно выкорчевывался. День за днем, один другого жутче, им выворачивали наизнанку мозги — унижали, изводили, уничтожали, перемалывали в порошок. А потом из получившихся бессмысленных и удобных в обращении зомби производили — посредством искусных переплавок и вливания в необходимые формочки — крутых спейсеров.
Получить диплом или умереть — другого выхода не было. И учащиеся, и инструкторы традиционно имели при себе заряженное оружие. Малейшая провинность каралась расстрелом. Дуэли широко приветствовались. Процент самоубийств невероятный.
Но результат был. Выжившие возвращались младшими офицерами, торжествующей элитой, непоколебимо убежденной, что в долгу у нее теперь вся Галактика.
В Доггоце Ваун был в еще большем отчуждении, чем в грязной речной деревушке своего детства. В Пуцайне — если только место носило в те времена это им — он был не как надо сложен, не как принято окрашен — черноволос, темноглаз. Незаконнорожденный сын местной юродивой, он испытывал немыслимые мучения.
В Доггоце он был грязным слизнем, убогим, слабоумным, недоделанным крестьянином, угодившим в среду сыновей и дочерей галактической знати. По их мнению, он не так говорил, не так ел, не так ходил, не так думал. Сам факт его существования близ них не имел ни разумного объяснения, ни оправдания. Его презирали в высшей степени. Делалось все, что можно было придумать, чтобы довести его до отчаяния и саморазрушения.
А слизняк оказался сметливее, сильнее и крепче всех. Он преодолевал препятствие за препятствием, побеждал во всех состязаниях, был первым по всем предметам. Ничтожества продвигались по служебной лестнице, его же офицеры ценили не более, чем содержимое помойного ведра, и издевались над ним, как только могли. На одном из многих пройденных им факультативных, не предусматриваемых системой курсов он научился искусству не спать по много дней кряду. Одноклассники одаривали его тычками, измывались, насмехались, игнорировали, осыпали оскорблениями. После дюжины дуэлей к нему потянулись суицидально настроенные. Тогда он научился, не убивая, калечить, и от него отвязались. Направить ствол пистолета на самого себя он упрямо отказывался, сколько бы раз сей выход ни был ему рекомендован, — потому что самый главный урок, вынесенный им из стен Доггоца, заключался в знании: о чем бы ни шла речь, он превзойдет любого.
