Севастьян кое-как оделся, натянул сапоги, провел ладонями по лицу — и выскочил на улицу. Повсюду уже бежали люди. Ворота стояли закрыты, стражи на стенах кричали и резко, кратко дудели в свои трубы. Роговые рожки вскрикивали под губами, как будто им было больно.
В сутолоке Иона на удивление скоро отыскал своего крестного отца.
— Гляди, Севастьян! Поляки, что ли? Не пойму я!
— А что они тут делают? — спросил Севастьян, чувствуя себя ужасно глупо. Как будто он не видит, чем занимаются копошащиеся внизу люди!
Точно грибы после дождя, расцветали внизу палатки. С телег сноровисто сгружали доски и бревна, готовясь собрать осадные орудия. Веревки лежали повсюду свернутые, точно змеи, опутывающие — как говорят норвежцы — весь мир.
Какие-то люди бегали внизу и распоряжались, по-хозяйски взмахивая руками. Эта хозяйственность почему-то возмутила Севастьяна больше всего. Что за наглость! Ввалиться под стены Тарваста и распоряжаться здесь так, словно и замок, и болото, и лес за болотом принадлежат лично им! Да кто они такие?
Словно угадав мысли Севастьяна, кто-то из русских воевод проорал, свешиваясь со стены:
— Да кто вы такие?!
Севастьян думал, что на него не обратят внимания. Те, внизу, вообще мало интересовались мнением зрителей. Держались непринужденно, даже весело, торопились.
Но вот один из пришедших тронул свою лошадь и двинулся к стенам. Задрав голову и показывая красивое, широкое в скулах лицо, он проговорил звучным низким голосом, который даже не пришлось особенно напрягать, чтобы его услышали:
— Я — Радзивилл, гетман Литовский. Вы должны сдать мне Тарваст, иначе вами придется горько пожалеть об этом, а мне вас жаль.
— Что?! — завопили на разные лады люди, стоящие на стенах. — Ему нас жаль, гляди ты! Вы только полюбуйтесь! Ряженая обезьяна!
Радзивилл и бровью не повел. Слушал, чуть улыбаясь, как будто имел дело с неразумными детьми.
— Польский король Сигизмунд объявил войну вашему царю, — пояснил он. — В союзниках у Сигизмунда — датский и шведский государи, а у вас — одни только татары. Я с крепким войском. Не хочу я вашей смерти, господа и товарищи! Среди вас есть и мои единоверцы, а среди моих есть люди греческого исповедания. Сдайте мне город, разойдемся с миром.
— Бивали мы литовцев, — закричали Радзивиллу — и вас побьем!
Откуда-то сверху прилетела и упала перед лошадью дохлая крыса. Конь даже ушами не дернул. Хорошо выучен. И гетман как будто не заметил дерзкой выходки.
— Мне жаль вас, — повторил он еще раз. — У вас есть время до рассвета. Думайте!
Думать, естественно, никто не стал. Князь Иван Мстиславский, надменный и богатый, знал: в любом случае сдаваться ему нельзя. После падения Феллина, вопреки приказу государя возвращаться на Москву, Мстиславский продолжил самочинную войну в Литве. Царь ему это, вероятно, припомнит, если теперь князь Иван решит открыть Радзивиллу ворота.
Кроме того, князь Иван был горд. И потому к рассвету на войско Радзивилла посыпались дохлые мыши в великом множестве — шутка понравилась Мстиславскому. Иона с Севастьяном были рядом; Глебов только смеялся, а Иона, наловивший за полчаса штук десять мышей, метал их с поразительной ловкостью и одну насадил на острый гребень на шлем польского рыцаря.
Поляки держались деловито и чуть устало. Они пришли на эту войну не как на брачный пир, но как на тяжелую работу, нечто вроде пахоты. Севастьяну сильно это не понравилось, когда он увидел, с какими лицами они готовят лестницы.
Штурм начался около полудня и был отбит. Десятки людей полетели на землю вместе с лестницами, внизу кричали обваренные кипятком, а стенобитное орудие еще не было готово. Внизу Радзивилл надрывался, распекая чью-то горячую голову. Палаток стало вдвое больше. Хмурые похоронные команды оттаскивали мертвецов.
Со стен смеялись и посылали полякам различные пожелания. Севастьян, которому даже не пришлось обнажать оружие, плюнул под ноги и ушел в дом, который занимал в Тарвасте.
Хозяин этого дома, толстый лавочник, с русским дворянином старался не встречаться. У него была жена, круглолицая, румяная женщина, которая, когда хмурилась, приобретала неестественный вид. Глаза ее обвисали книзу, подбородок делался прямоугольным, и даже складки на шее становились прямоугольными. Именно с таким видом она подавала русскому обед. Все остальное время она улыбалась.
Иона считал ее двуличной.
— Если она с таким лицом выйдет на улицу, ее соседи не признают! — восклицал глебовский оруженосец. — Идеальный разведчик!
По некоторым признакам Иона скоро прознал о том, что в доме имеется еще один человек.
— Сдается мне, у нашего хозяина есть дочка, — говорил он Глебову. — И он ее прячет тщательнее, чем кубышку с золотом.
— Можно подумать, нам только и дела, что отыскать какую-нибудь сдобную латгаллку и изнасиловать ее, — ворчал Севастьян, немного оскорбленный подобными предположениями в его, Глебова, адрес.
— Таких как ты, Севастьянушка, в роду человеческом раз, два и обчелся! — заверял его Иона и для убедительности прижимал ладони к груди. — Любой другой именно этим бы делом и озаботился.
— Перестань, — морщился Глебов, — эдак ты похож на здешнего торговца, который клянется, что товар его ни мышами, ни плесенью не трачен.
Иона двинул бровями, предоставив своему господину толковать сей жест как угодно.
— Я только тебе говорю, что этот толстый дурак по-своему очень умен, — решился добавить наконец Иона.
Глебов сказал, подцепив своего оруженосца за ворот и вертя дорогую серебряную пуговицу — единственную на его одежде:
— Милый друг мой Иона, мне-то что до этой его премудрости! Он ведь лавочник, а я — русский дворянин. Почему он приписывает мне пороки и добродетели лавочника?
— Забавная мысль… — Иона осторожно высвободился и сел. — А ведь большинство солдат — как раз бывшие крестьяне да бывшие лавочники. Положим, дадут лавочнику копье или даже к пушке его приставят. Что с ним происходит?
— Что? — спросил Глебов лениво.
— Он делается героем на особый лад, совсем не на твой. Вот ты, Севастьян, сразу становишься как Георгий Победоносец. А они…
Он подумал немного и заключил:
— Они к своей жизни относятся как к самому ценному своему имуществу. И сражаются соответственно. Для них убить врага — это все равно что отстоять собственную лавку от воришек.
— Любопытно ты рассуждаешь, Иона, — сказал Глебов, — только бесполезно все это.
— Ты улыбаешься, вот уже и не бесполезно.
— А что мне не улыбаться? — возразил Севастьян. — Не сегодня завтра государь Иоанн Васильевич пришлет нам в подкрепление войска сильные, и побьем мы Радзивилла. Одно воспоминание о нем останется.
