— У меня когда-то было всё, а теперь ничего нет, — говорю я. — С тех пор, как погибла моя семья, я — бродяга. Ушёл с гор в поисках новой жизни.
— Ах вот что ты ищешь… — Мцыри улыбается сочувственно. — Если хочешь, можешь жить у нас в поместье. Маме всегда нужна помощь по хозяйству… правда, она не может платить много.
— Я вижу, Господин, — говорю я. — Это не важно, — до меня дошло, с кем я имею дело — я чуть кланяюсь. Мцыри победительно смеётся, чувствуя себя Гаруном аль Рашидом.
Я впервые близко общаюсь с аборигеном, даже прикасался к нему — очевидно, у меня нет фобии, по крайней мере, на данный момент. Мцыри, в сущности, симпатичный парнишка. Он очень загорелый, у него тёмные глаза, смазливая мордашка злой девчонки, длинная русая челка и отлично тренированная мускулатура. Мне очень хотелось бы считать его обычным подростком, это здорово облегчило бы общение, но надо всё время держать в уме, что он — не человек. Его нормальные реакции могут отличаться от наших, отличия не должны вызывать раздражения и неприятия.
— Если так ты зовешь меня на службу, то я считаю день счастливым, — говорю я. — Как к тебе обращаться, Господин?
— Юноша Лью из Семьи А-Нор, — сообщает Мцыри с родовой гордостью и протягивает мне руку. — Помоги мне встать — и пойдем искать лошадь.
Конечно, Юноша. Я был бестактен, какой же он Мальчик! Он воспринял это обращение, как мягкий упрек — "детский сад — штаны на лямках, кошка его оцарапала и лошадь сбросила!" — и принял без обид. Не спесив. А с именем всё понятно. Лью, так, как он произносит — Верный.
В смысле — способный на преданность. У Мцыри выразительное имя, много говорящее о его семье. О его матери, скажем. Вдове.
Не будь она вдовой, не говорил бы он за всех. Надлежало бы посоветоваться с отцом, но он лично принял решение. Старший сын вдовы, вот что я думаю.
Я помогаю ему подняться, мы снимаем шкуру с убитого кота — нельзя же бросать на дороге охотничий трофей Мцыри! — и идем искать лошадь. Аборигены приняли мою легенду. Я — слуга Господина из Семьи А-Нор. Моя работа начинается просто прекрасно.
* * *
С тех пор розовая акация цвела ещё один раз, отцвела, осыпалась, покрылась узкими сладкими стручками, а потом листва на ней тронулась осенней рыжиной.
Н-До здорово изменился после того, как убил своего любимого пажа на поединке — и изменился не только внутренне: когда он шёл по городской улице, на него оборачивались прохожие. Н-До привлекал все взгляды — его лицо приобрело совершенство и законченность в выражении постоянной готовности к бою и насмешливой жестокости.
Свои волосы — не цвета мёда, а цвета выгоревших колосьев ся-и, почти до пояса длиной — Н-До заплетал в косу вместе с побегами лунь-травы; в двадцать лет он догнал ростом Отца, которого за глаза и в глаза называли Корабельной Сосной. В его компании фехтовальный стиль "Прыжок Рыси" был не в чести; Н-До начал тренироваться с наставником в стиле "Укус Паука". Кажется, это изрядно не нравилось Отцу.
— Я не хочу, чтобы моего первенца называли убийцей, — сказал он как-то, при очередной попытке "серьёзного разговора". — Ты должен подумать о репутации Семьи.
— Я думаю, — отозвался Н-До, маскируя насмешку почтительностью. — У Семьи прекрасная репутация. Я хочу её поддержать. Дети нашего рода всегда обманывали ожидания и черни, и светских лизоблюдов, это хорошо, правда?
— Не способ, — возразил Отец.
— Чернь говорит: "Старший — благословенная жена", — улыбнулся Н-До. — А я так не считаю и лучше умру, чем отдам меч. Лощёные аристократики лепечут, что жизнь — бесценный дар, а я знаю вещи, стоящие дороже. О них писал Учитель Ю в Наставлениях Чистосердечным. Отец, я прошу позволения идти своим путём.
— Ты учишься убивать, — сказал Отец. — Не лучший путь.
— Я учусь побеждать, — Н-До говорил слишком задушевно и проникновенно для настоящего почтения, так говорят с ребенком, а не с родителем. — Я не отдам Маминого меча и не хочу рядом слизняка, рохлю и труса, который после метаморфозы станет бесформенной клушей. Я хочу, чтобы мои дети были достойны памяти наших предков. Понимаешь ли?
Отец не нашёл слов для убедительных возражений. Н-До утвердился в своих мыслях, а думал он о ладони Ди, о его духе, появлявшемся в снах, и о том, что других таких нет.
Н-До должен был заниматься делами Семьи. Он вместе с Отцом объезжал родовые земли, а вместе с управляющим сводил счета, ему случалось подолгу пропадать в полях, если Отец желал точного отчёта — но в последнее время Н-До охотнее ездил в город, чем оставался в усадьбе. Смерть Ди странным образом встала между ним и Братьями; городские приятели, отчаянные парни его возраста из более или менее благородных Семей, казались ближе и понятнее. В их компании Н-До чувствовал себя спокойнее — в отличие от Отца, Матери и Братьев, которые теперь казались Н-До ещё детьми, кое-кто из этих парней мог себе представить, что такое "убить на поединке".
Город сам по себе нравился Н-До — будил любопытство, смутные желания, странный азарт… Н-До с Юношей У и Юношей Хи с наслаждением бродил по улицам, отвечал на взгляды прикосновением к эфесу и сам глазел с бесцеремонностью самоуверенного бойца, разбираясь в хаосе собственных чувств.
В деревне жизнь течет слишком спокойно, там всё слишком понятно. Молодые деревенские парни, разумеется, не проводят время в благородных тренировках, развлекаясь вульгарными драками; они не носят мечей, единственный поединок в жизни проводя на тех же тесаках, которыми рубят лозы и режут хлеб. Деревенские женщины не будят воображения — они слишком далеки и в них нет ничего интересного. Многие из деревенских молодух по бедности вместо благородной накидки и шёлковых юбок носят платок вокруг пояса вполне мужского костюма; это выглядит тем безобразнее, чем красивее женская фигура — ведь даже у деревенских случаются эффектные метаморфозы. Жаль смотреть на молодуху, которая тащит воду или рубит дрова, кусая губы, бледная от напряжения, потому что её свекровь считает, что Время Боли у бедняжки затянулось — но это самые сильные чувства. Город — другое дело.
Конечно, уездный городок, неподалеку от которого расположились земли Л-Та — не столица. Но и тут, по сравнению с деревней, всегда шумно и многолюдно. Около храма Благословенного Союза — лавки торговцев шёлком, бумагой и цветным стеклом; на главной улице с лотков торгуют жареной саранчой, карамелью и печёным сыром, который тянется на зубах длинными пряно-солеными нитями — город пахнет сыром, маслом лилий, конским навозом и дымом уличных курильниц… Аристократки, возвращаясь из храма, где молились о легких родах и о семейном счастье, покупают палочки карамели и шелковистую бумагу с золотым обрезом для записывания стихов…
