Большую часть работы проделали в лесу, где валили деревья, чтобы укрепить частокол. Тогда мне уже запретили выходить из деревни, как и другим детям, но даже оттуда я мог слышать сухие удары топоров, вгрызавшихся в древесину, и внезапные резкие звуки падающих деревьев. На следующие несколько недель, звук, издаваемый людьми, прогрызающимися сквозь лес от окраины, стал постоянным ритмом, в котором мы все жили.
Между тем, мать Гульмара Хеннинга начала постоянно стоять у перил, словно в каком-то болезненно отчаянном дозоре. Она безмолвно стояла над бурной активностью в деревне, сухощавая и похожая на ворону в своем развевающемся от ветра черном плаще. Она наконец нарушила свое молчание через три дня, пронзительным криком, который всех нас пригнал к стене. Мои глаза проследили за направлением, которое она указывала дрожащей рукой, на восток, и я увидел...
Там не было ничего особого, всего лишь оранжевые всполохи на горизонте. Через скрюченные лапы черного леса, далекие огни даже казались уютными. Пламя пылало где-то в направлении Грюнвельдта, километров за пятьдесят, и я вслух поинтересовался, довольно невинно и беззлобно, не пожар ли там у них.
Я повернулся к своему отцу, чтобы спросить его об этом, но промолчал, увидев выражение безмолвного и злого облегчения на его лице. На балконе «похолодало», и я вернулся в кровать, смущенный и испуганный. На следующий день мы начали работать еще быстрее.
У меня особо не было времени, чтобы размышлять над странным поворотом, который приняла наша жизнь, что, пожалуй, было и к лучшему. Мои дни были заполнены очисткой и раскладыванием перьев для растущих связок стрел или верчением точильного камня с той скоростью, при которой я избегал гнева кузнеца Густава. Единственными передышками были неожиданные поручения или же, к моему отвращению, выполнение женской работы — таскание воды для деревни.
Даже несмотря на тяжесть работы, я помню, что наслаждался ей, из-за всей той новизны, привнесенной возбуждением и паникой, которая была прекрасной игрой для такого ребенка, каким я был тогда, хоть и игрой нелегкой. Я не мог взять в толк, почему все такие мрачные и в плохом настроении. Даже пивовар Станислав, обычно самый веселый и уж точно самый краснолицый человек в деревне, рявкнул на меня, когда я споткнулся о связку обручней, которую он тащил от кузнеца.
Затем пришла ночь, и, когда зима сжала свою ледяную хватку на Пастернаке и его окрестностях, вот тогда я понял.
***
В серо-стальной час перед рассветом меня вырвал из сна звук человеческого крика, никак не прекращавшегося. Я выбрался из кровати, которую делил с братом, все еще не проснувшись окончательно, чтобы действительно встревожиться, когда мой отец ворвался в комнату полуодетый и с безумным взором.
Даже в сумраке я увидел, что костяшки его пальцев побелели, настолько крепко он схватил косу, столь острую и сияющую в тот момент, какой она никогда не была. Он крикнул нам с братом отправляться обратно в постель, но скрытый ужас в его голосе приморозил меня к месту. Я никогда не слышал ничего подобного.
Когда мой отец выбежал наружу, я увидел других деревенских, несущихся к северной стене в свете факелов. Ольдермен Фаузер уже был на верху частокола с полудюжиной других людей, и кромсал темноту впереди. Мне было одинаково странно как услышать непристойные ругательства, издаваемые ольдерменом, так и увидеть кровь на его вилах, когда он выдернул их из одной из теней. Мой отец ступил на нижнюю ступеньку лестницы, когда он остановился, развернулся и проорал предостережение.
Через южную стену с омерзительными хрипами и визгами катилась волна темных бесформенных созданий. Они карабкались по скатам крыш и просачивались в щели в стенах, как бурлящая масса горгулий, пробужденная к жизни бледной луной. Когда они добрались до освещенного святилища на поляне в деревне, я почувствовал себя ничтожным, увидев их.
Твари были мерзкой смесью людей и животных, ужасно сплавленных и слитых воедино. Но их уродства не ослабляли их, напротив, они словно придавали им неестественную силу. Их одежда была похожа на изодранные полоски, но когти, щелкающие на концах их лап, были достаточно остры и блестящи, чтобы заставить меня застыть, а мой крик — не вылететь из раскрытого рта.
Мельник, так же как и я, стоявший с раскрытым ртом, не веря в происходящее, пал первой жертвой этого адского прилива. Не сбавляя шагу, искаженные демоны разорвали его на куски с милосердной скоростью, кромсая и визжа. Даже когда они продолжили свой бег, я видел, с подступающей к горлу тошнотой, куски оторванных человеческих конечностей, запихиваемые ими в клыкастые звериные пасти.
С ужасным ревом мой отец и остальные деревенские развернулись, чтобы встретить эту злобную атаку. Посредине поляны, сталь встретилась с когтем в кошмаре крови и резни. Люди Пастернака сражались с пылающим безумием страха в глазах той ночью, но даже так они ничего не могли противопоставить жестоким тварям и их абсолютному численному превосходству.
Постепенно, безжалостно, жители деревни были отброшены к северной стене жадной ордой перед ними. Любой упавший становился жертвой мерзкой оргии поглощения, которая скорее подогревала аппетит тварей, нежели удовлетворяла его.
Затем, в одну ужасную секунду, произошли сразу две ужасные вещи. Ольдермен, наш выбранный вождь, был сорван со своего места на стене вторым кромсающим роем чудовищ. И, что бесконечно хуже, мой отец упал от ужасного удара. Его противник, перекрученный комок клыков, когтей и мышц, взревел от удовольствия и прыгнул вперед, дабы полакомиться.
В том, что я сделал, не было храбрости, ибо без преодоленного страха не бывает настоящего мужества. Да, мне пришлось нырнуть в волну ужаса, поглотившего меня, чтобы схватить камень и провизжать твари вызов, это так. Но страха-то не было, только что-то вроде праведного гнева на мерзость предо мной.
Поворачиваясь, чтобы сразиться со мной, тварь издала ужасающий лающий смешок. Она возвышалась передо мной, так близко, что я мог чувствовать ее вонь и видеть с кристальной четкостью капельку слюны, сбегающую по кривому желтому клыку. Но, даже перед лицом его смеха и его силы, я поднял свое жалкое оружие и прыгнул в когти твари.
Мой удар не достиг цели, но и надобности не было. В ту ужасную секунду, зная мою слабость и мою веру, боги услышали мои яростные молитвы и ударили за меня! Извращенную тверь предо мной с пронзительным воем разорвало на части в сияющей вспышке света, более яркой, чем во время любой бури. Битва вокруг меня затихла, и люди, и чудовища вместе с удивлением смотрели на поразительную, сбивающую с толку смерть моего врага.
