Побежали. Тропинка изрядно петляла и вела куда-то на восток, вдоль гор. Бежали до вечера. Вдруг увидели: впереди, между елей, мерцает костер. Подкрались неслышно. У костра сидели три воина. Угрюмые, бородатые мужики. Морды широкие, глаза как щели. Кутаются в свои чудные одежды, теснятся к огню и дрожат. Видно, не стойки к морозу. Рядом, у осины, лежали какие-то длинные ножи, луки и какая-то кривая, блестящая палка. Энки и Орми сняли с плеч луки, приладили стрелы, а сами прислушиваются к разговору.
— Домой бы сейчас, — вздохнул первый мужик. — Да на печь.
— Не скули, — отозвался второй. — Выродков поймаем — в золоте будем купаться.
— Поймаешь их!
— След совсем свежий. Завтра догоним.
Две стрелы пропели в воздухе, и два воина молча рухнули головами в огонь. Третий вскочил, схватил какой-то круглый плоский камень, закрылся им и шасть к дереву, где оружие. Орми выстрелил еще раз — стрела отскочила от камня.
— Я пойду на него, а ты заходи сзади, — шепнул Энки. И тут же прыгнул из кустов к костру с копьем в руке. Орми, не мешкая, стал пробираться через заросли кругом полянки. Гуганянин увидел Энки, схватил блестящую палку, поднял ее и направил тому прямо в грудь. А плоский камень бросил. Орми пустил стрелу и пронзил мужика насквозь. Тот покачнулся… и вдруг грянул гром. Из блестящей палки вырвалось пламя, в воздухе что-то свистнуло, и эхо трижды пророкотало в горах. Братьев охватил ужас, они упали в снег и замерли. Лежали долго. Наконец Энки подал голос:
— Ты живой?
— Живой.
Встали, огляделись. Три гуганянина лежали мертвые, а двое из них уже и зажариться успели. Братья сразу бросились к гуганскому оружию. Долго его рассматривали, нюхали, ощупывали.
— А ведь это не камень, — сказал Орми. — Должно быть, то самое железо, о котором костогрыз толковал.
— Добрые ножи. И луки получше наших. Да и стрелы.
— Узнать бы, как действует громовая палка.
— Брось ты ее… Это орудие Улле. Смердит оно страшно. А ножи возьмем.
— Давай и шкуры возьмем. В таких шкурах без огня можно зимовать!
И точно, одежда гуганян оказалась на диво теплой. Орми хотел было и обмотки навертеть, но передумал. Ноги только ломать. У гуганян в заплечных мешках нашлось и мясо. Братья долго принюхивались — не человечина ли? Пахло вроде не человеком — каким-то незнакомым зверем. Поели и двинулись дальше. След теперь снова был двойной: мужика и подростка.
На другой день к вечеру догнали беглецов на опушке у края болота. Мужик неподвижно лежал на снегу, а вокруг него хлопотала девчонка. Пыталась сложить костер. Завидев братьев, она вскочила, посмотрела на них необычным взглядом — долгим и спокойным. И улыбнулась. Глаза у нее были темные, большущие, волосы чернее ночи, а кожа совсем белая. Странная девчонка.
Братья подошли к ним, и Орми сказал:
— Ты что, не боишься нас?
— А разве надо бояться?
— Обличье у нас людоедское.
— Правда? Никогда не видела людоедов. А как вас зовут?
Братья назвались.
— А меня Эйле. — Девчонка опять было улыбнулась, но тут же, о чем-то вспомнив, нахмурилась. — Бату совсем обессилел. Его надо отогреть и накормить. А я никак с костром не справлюсь. Поможете?
— Что за дохляк мужик, — фыркнул Орми. — В таких-то одеждах замерзнуть. Покажи руку.
Эйле взглянула на него удивленно, протянула розовую ладошку. Метки не было. Энки высек огонь, костер запылал. Мужик пошевелился.
— Бесполезно… Дальше не пойду… Все равно погибнем.
Бату повернул голову и только теперь заметил братьев.
— Кто это, Эйле? Дикари?
— Друзья, — сказала Эйле.
Энки подтащил мужика поближе к огню. Тот застонал.
— Ты, дядька, не скули, — сказал Энки. — С нами не пропадешь. Жратва есть. От людей отойдем, зимовье построим. Лося убьем на мясо…
Девчонка у костра пригрелась, порозовела. Сидит, улыбается, глазищами хлопает. Энки и Орми, глядя на нее, чуть не хохочут.
— Откуда ж вы взялись такие? — спрашивает Орми.
— Кабы мы сами знали… — бормочет Бату. И снова молчат. Долго так сидели. Вдруг у Эйле румянец с лица сошел, глаза вывернулись белками наружу, рот приоткрылся. Орми вздрогнул.
— Ты что? Ты, часом, не упырица?
— Тихо! — Бату толкнул его локтем. — Слушай, что она скажет!
Девчонка, однако, молчала. Стемнело, снег пошел. Тихо было, только трещали в костре сосновые сучья, да с болота доносился тонкий писк упыря. И вдруг раздался голос — нет, множество голосов: нежные и грубые, тихие, пронзительные, теплые и ледяные… Они сменялись внезапно, от одних стыла кровь, другие согревали сердце. Орми и Энки не сразу догадались, что всеми голосами говорила одна лишь Эйле…
— Те, кто вдвоем… хратарган! поднимались на горы Мару… У-у-улле поклонимся, и-ииии! слышали Имира слово — придите!.. Дует ветер над миром… Граркугул. Он мглу не развеет, туча плывет… клаклар. Нет ей конца… Из храма врага бежавшие… Будут, будут смрадные выродки дерьмо жрать! Из черного града Уркиса… кровью захлебнетесь, ублюдки… Я жду вас!
Голоса смолкли, Эйле без сил лежала на снегу.
— Что это? Что это было? — Орми схватил Бату за грудки. — Говори!
— Пусти! Ты, как тебя… Орми. Оставь! Дай вздохнуть. — Бату перевел дух. — Почем мне знать. Второй раз уже с ней такое. У нее и спроси.
Эйле лежала неподвижно, сверкая белками глаз.
— Я смотрю, ты ничего не знаешь, — сказал Энки.
— А откуда? — сказал Бату. — Я родился в клетке и всю жизнь там прожил. Вот только семь дней, как попал в дикие земли.
— Чего не знаешь, можно умом понять, — возразил Орми. — Эйле говорила многими голосами. Один-то из них мне знаком. Тот ледяной, жуткий, что произнес неведомые злые слова. Улле голос.
Эйле вздрогнула, зрачки ее вернулись на место, замигала. И заговорила быстро-быстро:
— Зов этот снова… Вижу: в пещере, во тьме, во чреве горы, Старик лежит, борода как снег, ни жив ни мертв, сердце не бьется, дух его светел, бродит в толще скалы, летит над землей, слово для Эйле несет… Зовет нас, ждет. Идем мы, идем к тебе! Скорее, Бату, Энки, Орми! Он ждет нас!
Эйле вскочила, стоит озирается, взгляд безумный.
— Ты, Эйле, сядь, погоди, — говорит Энки. — Куда мы ночью в темноте пойдем? Расскажи толком, что за старик? Зачем он нас зовет? Где ты его увидела?
Эйле замерла, вздохнула, села; разум к ней вернулся; посмотрела устало на братьев и сказала:
— Я давно уже слышу его голос. И не могу ему противиться. Вот мы и идем на его зов, я и Бату.
— След ваш петляет, однако, — заметил Энки.
— Кроме меня, никто его не слышит, — продолжала Эйле. — Кто он — не знаю, но дух его силен и мудр, и Улле не может к нему подобраться. Он все о нас знает: что мы бежали из храма врага, из града Уркиса…
