отозвался я, присев на корточки, а потом, когда заметил, что пиджак достает до грязного пола, поспешил встать, чтобы не испачкаться еще больше.
— Нет же… я просто ничего этого совершенно не помню. Как такое только может быть, господи.
— Хватит уже причитать! У меня такое ощущение, что ты просто пытаешься забыть последние события, — добавил я, делая ну очень толстый намек.
— А? Последние события?
— Ты пропал, мать твою! Взял и исчез, а теперь я нахожу тебя здесь, на какой-то чертовой даче, когда даже твои собственные дети не знают, где ты есть!
— Дети?
— Да, дочь!
— Ах… Дочь…
— А где жена? — продолжил я наваливать вопросы, чтобы проследить, в какую сторону поведет Большакова. От этого зависела дальнейшая линия допроса.
— Люда?
— Люда, Люда, — нетерпеливо поддакнул я.
— Так я тебя даже с семьей познакомил?? — неожиданно удивился Большаков, но в этой ситуации меня было очень сложно смутить.
— А ты думал, я просто так буду за тобой, как собачка бегать? Помощь кандидату — это прежде всего знание ситуации и адекватная поддержка. Исходя из положения человека не только в обществе, но и семье, — выдал я первое, что пришло в голову. Потом замолчал, обдумывая, не ляпнул ли я какую-нибудь чушь, но пришел к выводу, что все очень даже эффектно. Большаков тоже заткнулся.
Но его молчание сопровождалось обширной деятельностью. Сперва он морщил лоб, явно пытаясь вспомнить свое прошлое, чтобы сопоставить мои слова с тем, что сохранилось в его памяти.
Потом он даже попытался привстать, но тут же стиснул пальцами простынь — как будто он был на корабле во время шторма и кровать шатало из стороны в сторону. Я только ухмыльнулся, глядя на все это. И на количество выпитого в том числе. По крайней мере, теперь понятно, почему Большаков выглядел именно так.
— Ну, есть какие-нибудь соображения? — требовательно спросил я, пытаясь понять, куда смотрит Валерий Анатольевич. Его блуждающий взгляд лишал его лицо какой-либо осмысленности.
— Люда… — вдруг Большаков отрезвел. — Я же…
— Что? — я приподнял брови, предчувствуя его следующую фразу.
— Я же… Нет, я не могу тебе этого сказать.
— Тайны от помощника, — фыркнул я. — Это не лучший способ построить политическую карьеру, тем более в этом городе.
— Почему?
— Тебя же не примут. Тут одни… — теперь я заткнулся и сам. Влез в политику, мать его. Тут левые, тут правые, тут центристы: нахрен мне оно вообще надо. Ах да, точно. Влияние.
— А то я не знаю, кто тут в области, — сердито ответил кандидат. — Сам прекрасно знаю. Но есть вещи, которые лучше никому не рассказывать.
— Например, о том, что твоя жена мертва?
Его лицо в этот момент надо было видеть. И если бы не мое раздражение и усталость от долгих поисков, я бы продолжал ехидно ухмыляться, потому что изумление моментально изменило черты Большакова.
Отпавшая челюсть при закрытом рте очертила глубокие морщины, а глаза сразу показались запавшими. Вместе с синяками от долгого пьянства и малого количества сна Валерий Анатольевич моментально стал похож то ли на старика, то ли на последнего бомжа.
К тому же он пошевелился под одеялом, встряхнув его при этом — и соответствующий аромат тут же дополнил картину. Я вежливо покашлял.
— Моя жена… мертва? — он сперва спросил, будто бы сам у себя, а потом ответил утвердительно: — Мертва.
— Вспомнил теперь?
— Но я же был сам не свой. Нет, — он взобрался еще повыше на кровати, неуклюже подпихнув под спину рыхлую подушку в пожелтевшей наволочке. — Это не мог быть я. Я любил Люду. Всем сердцем, — выдохнул он.
— Тебе бы такое со сцены читать. Артист бы из тебя идеальный получился, — констатировал я. — Но ты прав. Это был не ты.
— Откуда знаешь? — Большаков оживился еще больше и уставился на меня, прикладывая немало усилий для того, чтобы стабилизировать собственное положение на кровати.
— Я же там был. Я знаю, что делал ты. А что делал не ты. И что твоя жена узнала, что ты — это не ты. И тот, кто был не ты, ее убил. Вероятно, ты сам это просто видеть.
— Та-а-а-к! — прижал ладони к вискам, вскрикнул кандидат. — Слишком много «ты». Ничего не понимаю.
— Приводи себя в порядок и будем говорить.
— А полиция?
— Что «полиция»? — это слово в последние дни меня скорее сердило, чем внушало спокойствие.
— Мы разве не…
— Мы — не, — передразнил я Большакова. — Трезвей, умывайся. Блюй, если тебе надо. А потом идем выигрывать выборы.
Глава 8
Кандидат жутко побледнел, потом позеленел, а потом, когда ему стало уже совсем невмоготу, покачнулся на кровати — как только убрал одну опорную руку, прижав ее ко рту, — и свалился на пол, тут же покрыв его малоприятной мешаниной.
— Я за тобой прибирать не буду, — брезгливо отозвался я.
Кандидат громко рыгнул и попытался найти новую опору, но вместо этого попал ладонью в лужу, поскользнулся и тут же перепачкался целиком.
— О-о-о, — протянул я. — Пожалуй, в предвыборных речах эти моменты мы опустим, — а в ответ на жалобный стон тут же добавил: — живо умывайся!
Можно было прикрикнуть на него. Топнуть ногой — копошащееся в собственном месиве нечто и близко не было похоже на человека, способного управлять областью. Но я не стал.
Сам еще прекрасно помнил последствия своих попоек, когда до вечера следующего дня никак не мог отойти от посиделок — чаще всего они проходили в компании меня самого и бутылки чего-нибудь крепкого.
С тех пор, получив новое тело, я влил в него алкоголь лишь однажды. И то по принуждению. Поэтому на кандидата сейчас смотрел скорее с жалостью и сочувствием, чем с явным отвращением.
Но все же не помог ему ни в чем. Человек должен быть сильным — и если он проявил слабость, то ее последствия должен смочь разгрести сам. С чем Большаков прекрасно справился, потратив примерно час своего и моего времени.
Мокрого от пота кандидата я отправил окунуться в бочку с водой, что стояла на улице. Не целиком — но хотя бы привести себя в вид более-менее пристойный, чтобы я понимал, что разговариваю с человеком.
— Кажется, теперь ты готов меня выслушать? — обратился я к нему скорее строго, чем вежливо. Валерий Анатольевич еще раз провел ладонями по лицу и кивнул. Один раз, но четко и уверенно. — Ты же помнишь свою цель, правда? Стать губернатором.
— Помню, — ответил он, тут ж спохватился, нахмурился
