– Пап… – всхлипнули на лестнице. – Ангелина врет, сталкер ни при чем.
– Виталька! – Шимченко жестом приказал жене и братанам убраться с дороги.
Сын сенатора стоял на ступенях, повесив нос и опустив плечи. Нервные пальцы мяли край майки цвета хаки.
– Пап, это я виноват. – Виталик шмыгнул носом. – Я устраивал тематическую сталкерскую супервечеринку, и для этого мне нужно было ну хоть что-нибудь из Зоны. Что-нибудь настоящее. Я попросил елку, и вот они, – кивок в сторону Ангелины, – ее достали. Они не виноваты, папа.
Сенатор окинул взглядом шайку-лейку.
– Ну конечно, – проворчал он. – Во всем виноват четырнадцатилетний пацан. Взрослые люди, у которых не оказалось своей головы на плечах и которые выполнили каприз малолетки слово в слово, никаким боком не виноваты.
Ангелина оскалилась.
– Да мы тут хороводы вокруг твоего мальчишки водим! – вспылила она. – Потому что некоторые не могут уделить ни часа драгоценного времени для сына!
Большой и Хыча втянули головы в плечи и отступили. Казалось, что они не прочь стать невидимыми или просочиться сквозь стены.
Шимченко прочистил горло и обратился к Ангелине:
– Еще раз повысишь голос в моем присутствии, отправлю тебя туда, откуда взял. Зимой в деревне хорошо: работы в поле нет.
Ангелина бросила пару негодующих взглядов в сторону мужа и Виталика, потом опустила голову.
– Друзья мои, – проговорил тогда Шимченко. – В моем доме – незаконно вынесенный из Зоны Посещения объект. Поскольку он опасен, то это – до восьми лет с конфискацией. – Он наклонился к Ангелине: – Сколько человек знает об этом?
Большой, Хыча и Ангелина переглянулись. Шимченко с присвистом втянул воздух сквозь зубы. Большой сделал шаг вперед.
– Не больше десяти человек, вместе с нами и с Виталиком, – сказал он. – Когда мы узнали, что тут такие пироги, то сразу закрыли зал якобы на ремонт и сняли с него наблюдение.
– А как вы узнали об аномалии?
Большой вздохнул и с явной неохотой вынул мобильник. Потыкал толстым пальцем в экран, затем передал телефон Шимченко.
На экране была черно-белая картинка – запись камеры наблюдения. Сенатор увидел пустой зал и сосну, потом на паркет легла длинная тень. Под камерой прошла женщина в длинном платье.
– Она решила убрать разбросанные Виталиком гайки, – прокомментировал Большой.
Шимченко прищурился. Фигурка задержалась перед сосной. А затем – сенатору показалось, что он видит какой-то голливудский спецэффект, – смялась, словно была не человеком из плоти и крови, а муляжом из папье-маше, полностью исчезнув из вида. Шимченко вспомнил лужу засохшего «томатного сока» на паркете и почувствовал ярость.
– Это была наша горничная? – спросил он сквозь зубы. – Это была Мила Скленарж, которую я выписал из Праги?
– Так точно… – просопел Большой.
Шимченко запустил мобильником в стену. Во все стороны брызнули обломки. Хыча и Большой отпрянули, Ангелина взвизгнула и закрыла лицо ладонями.
– У Милы – муж и двое детей! – зло проговорил Шимченко, хрустя суставами пальцев. – Вы представляете, сколько будет стоить их молчание? Вы что, думаете, мне бабки с неба сыплются? Думаете, что вам все можно, если вы – мои люди? Если это так, то вы ошибаетесь. И за вот эту подставу, – он указал на сосну, – вы ответите!
Он уже представлял заголовки газет и сетевых информационных агентств. Сенатор из Зоны Посещения… Определенно, в этом была ирония судьбы. Предвыборная пиар-компания обернулась неприглядной реальностью, нашла его в стенах собственного дома и вышла боком. Как говорится, не буди лихо, пока оно тихо. Не стоило заигрывать с темной, нечеловеческой силой; Зона, быть может, и помогла ему заполучить портфель сенатора, однако расплата воспоследовала.
– Ответим, Всеволод Леонидович, – пробурчал Большой. – Зуб даем – ответим. Землю будем жрать, но все исправим.
Шимченко сложил ладони лодочкой.
– Упаси вас бог, чтоб об аномалии узнала хоть одна душа со стороны, – с расстановкой проговорил он. – Сядем, как говорится, все. Мои «партнеры» и «доброжелатели» пойдут на что угодно, лишь бы пустить меня на дно! А заодно и вас! Дай только малейшую возможность! Малейшую слабину!
– Понятно, шеф! – Большой и Хыча энергично затрясли бритыми головами.
Запиликал телефон – это звонил сенатору Филя. Шимченко сбросил вызов. В подвале ждал тот, кого уже можно было вычеркнуть из списка живых: человек, который дышал, моргал и потел, еще не осознавая, что он уже мертв. Филю было опасно оставлять наедине с пленником: он мог не удержаться и начать допрос без сенатора. А у Шимченко тоже чесались кулаки.
– Закрыть здесь все, опечатать. – Сенатор еще раз, поджав губы, заглянул в Паркетный зал. – Опросить весь персонал, выяснить, кто чего знает.
Большой и Хыча вытянулись по струнке.
Он повернулся к Ангелине:
– Ужин через час. Подать в мой кабинет.
– Слушаюсь и повинуюсь, – отозвалась Ангелина упавшим голосом.
Шимченко повернулся к Виталику:
– А ты… надежда и опора… уже сделал уроки?
Виталик замотал головой.
– Вперед, – улыбка Шимченко была ледяной. – Приду проверить.
Мальчишка, тяжело пыхтя, потопал наверх. Он несколько раз оглянулся, будто собирался что-то сказать еще, но каждый раз раздумывал.
– Вот это он всех грузит… – пробормотал Хыча Большому, с опаской поглядывая на сенатора.
В подвале Шимченко было много укромных закутков, куда без разрешения хозяина персонал входить не имел права.
«Тайная комната» находилась под кухней, однако наверху никто не услышал ни постороннего звука. Внизу же было шумно.
– Все скажу! Все-все-все! – вопил прикованный к списанному стоматологическому креслу без подголовника киллер-неудачник. Кресло стояло в центре квадратного куска старого, пузыристого линолеума: его Филя постелил заранее, чтоб не испачкать пол. За спинкой кресла поблескивала панель из пуленепробиваемого стекла. За нею, в неосвещенной части помещения, находился самый современный сейф. Хранились в высокотехнологичном шкафу не золото и не брильянты, а всякая полезная мелочовка, при помощи которой можно было одних людей возвысить до небес, а других – навсегда втоптать грязь. Документы, фотоснимки, прочее барахло. Имелось в этом сейфе и то, что могло погубить сенатора, попадись оно не в те руки. Так уж получалось, что этот компромат был обоюдоострым, обращаться с ним нужно было как с оружием: бережно, дабы не допустить самострела.
Шимченко сидел на скромном табурете, уперев заросший седой щетиной подбородок в сплетенные пальцы. Льдистый взгляд был направлен точно в переносицу киллера.
Филя неспешно прохаживался вокруг кресла, словно художник – возле мольберта, любуясь под всеми возможными углами творением своих рук. Вместо кисти у помощника сенатора были пассатижи, с инструмента на линолеум капала кровь.
