За электронным пиано на сцене в это время Ружена Мусамба, программистка из нашей киберлаборатории, наигрывала собственного сочинения «Конголезские напевы». И среди африканских взрывных эскапад мелькали у неё отчётливые — грустные и напевные! — шопеновские ноты. Как следы органичного слияния в её душе музыки обеих родин — Конго и Польши. В Варшаве родилась, на берегах Конго училась и оттуда махнула в «Малахит». А потом уж попала в экипаж «Риты-2»…
Вслед за Руженой у пиано как-то почти незаметно оказалась Розита, легко пробежала пальцами по клавишам, и знакомая старинная мелодия вдруг выпорхнула в зал. А на сцене уже стояла мама и вполне прилично — с моей, понятно, точки зрения! — пела на еврейском языке «Тум, балалайка, шпиль, балалайка!» Такую же, в общем-то, древность, как и «Очи чёрные».
Это был почти сверхэкспромт. Зал понял. Аплодировали маме долго.
— Откуда у тебя такое блестящее знание еврейского языка? — спросил я маму, когда она вернулась на место.
— Я его совсем не знаю. — Мама пожала плечами.
— А «Балалайка»?
— Это с Антарктиды. Мы там много чего пели. Такой же был молодёжный интернационал. Как здесь.
На сцене проникновенно пел протяжную турецкую песню Омар Кемаль, а возле меня стояла Розита и шептала:
— Эрнесто ногу подвернул. Ты не можешь заменить его в «байле»?
— С чего вдруг?
— С того, что у тебя получается.
— Эрнесто с чего ногу подвернул?
— Он сам не свой. Его сегодня в Совет выбрали. Он не хотел. Говорит, это будет мешать работе.
— Вместо кого выбрали?
— Вместо Вебера… Так ты пойдёшь на сцену?
— Только безо всяких переодеваний!
Розита на секунду задумалась, потом согласилась:
— Может, оно и лучше. Сразу видно — экспромт. Сегодня это главный принцип концерта.
Она увела меня за кулисы, и после Омара на сцену выскочили мы.
— Как в космосе! — успела шепнуть Розита. — Давай точно как в космосе!
Она, видно, боялась, что будет хуже. Но получилось, мне кажется, даже лучше. От полного моего отчаяния!..
Когда в космосе плясали мы с Розитой кубинскую «байлю», — всё было впереди. Мы были полны надежд. И мысли не возникало, будто что-то может быть у нас в последний раз. Всё было в первый! А сейчас всё главное, всё самое прекрасное было позади. И я выкладывался полностью. Потому что, может, и это — в последний раз? Ни за что не угадаешь, когда настигнет тебя последний танец, последняя ночь, последняя сладкая «остановка» в биолёте с прекрасной женщиной. Ни за что не угадаешь!
Не было у нас с нею «проводов любви». Всё оборвалось так стремительно! Но в этот танец, кажется, невольно вложил я наши проводы…
Мы остановились в полной тишине. Зал замер. Неужто настолько плохо?
И тут обрушились аплодисменты.
Я посмотрел на маму. У неё в глазах стояли слёзы. Похоже, она безошибочно поняла, что у нас позади.
В третьем ряду я отыскал Вебера. В его голубых глазах застыл страх. Перед тем, что будет. Или может быть…
Непроницаемые узкие глаза Неяку смотрели иронично и подозрительно: «У вас всё впереди? Или уже позади?»
Миндалевидные индийские очи Светы были снисходительны: «Ну, побесись, братик, побесись… Пройдёт! Перебесишься!»
Почему-то именно в этот момент я вдруг почувствовал, что появилась у меня старшая сестра, которая может вот так подумать и даже сказать. По-родственному… Раньше не воспринимал я Свету как старшую сестру…
И только Лу-у была в полном восторге, и в глазах её сияло счастье. Ничего она не поняла, кроме того, что я так лихо умею дрыгать ногами.
После этого какая-то часть концерта для меня будто провалилась. Никак не воспринимал её. Перед глазами были только руки, ноги да чудесный ласкающий взгляд Розиты — в бешеном танце, в бешеном темпе. Снова и снова! Как в бреду…
Выплывать из бреда стал я, когда на сцену тихо вышли супруги Косовичи со скрипкой и альтом.
— Паганини, — тоненьким голоском объявила моя тёзка, Алессандрина, которую в «Малахите» называли так же, как меня — «Сандра». — Соната номер три, — уточнила она. — Обычно исполняют её с гитарой. А мы давно исполняем с альтом. Судите сами!
И чистым звонким горным ручьём, с хрустальными перепадами и водопадами, с редкими тихими заводями, понеслась с заснеженных вершин пронзительная мелодия. И в ней сразу сосредоточились для меня и трагическая жизнь самого Паганини, и детские да юношеские мои мечты о том, чтобы побродить по прекрасной Италии. Но на Земле этого я не успел. Лишь в стереокино гулял по итальянским городам да в неподвижных голограммах осторожно трогал неповторимые мраморные скульптуры.
Судить об уровне исполнения я не мог — не тот знаток… Для меня оно было прекрасно! Как и то бесконечно далёкое в пространстве и во времени место, где познакомился я с миниатюрной итальянкой Сандрой.
Я спешил тогда в киберлабораторию «Малахита», и звонкий девичий голос окликнул меня на одной из аллей:
— Сандро! Сандро!
Я обернулся и увидел, что незнакомая девчонка смотрит мимо меня и подзывает кого-то рукой. Шёл первый «малахитский» месяц. Мы ещё мало кого знали. Тысяча девчат со всего мира, тысяча парней…
— Вы ко мне? — растерянно спросил я.
Она отрицательно помотала головой, и в это время из боковой аллеи донеслось:
— Эля, я тут!
Прелестное маленькое создание вывернулось из-за кустов, почти ребёнок — однако со вполне развитыми женскими формами.
— Ты тоже Сандра? — спросило меня это создание и лучезарно белозубо улыбнулось.
— Тоже, — согласился я.
— Тогда будем знакомы, тёзка! — Она протянула крохотную ручку. — Сейчас ты нас извини — мы бежим в музыкальную студию. Если интересуешься скрипкой, приходи туда!
Скрипкой я не интересовался, в музыкальную студию не пошёл, некогда было. Но Сандру Тонелли быстро выделил среди других «малахитских» красавиц и улыбался ей ничуть не менее лучезарно, чем она мне. Дальше этих улыбок на бегу дело не двигалось. Она не заговаривала, я — тоже.
А вскоре в мою жизнь тихо, незаметно, но прочно вошла Бирута.
Улыбки наши с Сандрой она, разумеется, засекла, поинтересовалась как бы между прочим их предысторией, и ехидно подытожила:
— Знаешь, как звали бы вас, если бы вы вдруг поженились?
— Как?
— Сандры! Очень благозвучно! Почти как «крокодилы».
Насколько я понял, миниатюрная скрипачка Сандра не очень-то и огорчилась, когда несколько раз подряд увидела меня рядом с Бирутой. Возле Сандры в это же примерно время появился чернокудрый красавец с громадными карими глазами и с бровями, которые срослись над переносицей. Это был единственный серб, отпущенный его страной в наш «Малахит» за всю его историю. Звали его Милован Косович, изучал он строительные механизмы и уже в «Малахите» строил новые корпуса. Как практикант, понятно. А я, тоже как практикант, ремонтировал и заменял на его участках киберустройства.
