Забилось сердце, и сидеть как-то стало неуютно. Кто-то подошел к тайному входу.
Что-то знакомое в образе мелькнуло. Скрипнула отпираемая дверь. Ну понятно, кто так по-хозяйски без стука приперся.
– Вечер добрый, Хаймович! И ты, Толстый, здесь? В дверях, криво улыбаясь, стоял Косой.
– Добрый вечер! – обернулся на звук Хаймович.
– А где мне еще быть? – С некоторых пор мы с Косым друг друга недолюбливали, что, впрочем, не мешало нам оставаться друзьями.
– Ну, к примеру, ты мог сейчас Розу валять или пулеметы для Джокера свинчивать.
– Во как! И про пулеметы уже знаешь.
– Слухами земля полнится. Вернулся к Джокеру один полоумный, без подельников, но с пулеметом. Говорит, что съел ты обоих и с хабаром невиданным свалил. Да уж понятно куда. Вот я и не ошибся. Ну хвастайся, где второй пулемет, для лучшего друга, поди, припас, а?
Странно смотрел Косой, вроде на тебя смотрит, а глаза в угол таращатся.
– К-хм, – откашлялся старик. – Что вы всё о делах, давайте, мальчики, я вам чаю налью и поговорим неспешно.
– Чаю – это можно, не водка, но сойдет. Я и гостинец вам прихватил – сахар.
– Иди ты! – Дед оживился и подался носом вперед. – Срочно ставим чайник. Там дровишки у буржуйки еще есть?
Дровишки у печки лежали, и дед принялся колдовать над чайником. Косой же занял дедовское кресло, взглянув мельком на готовые факелы, вытянул ноги.
– Ну колись, дружбан, чего притаранил?
Мне было уже понятно, чем дело кончится, – дело кончится походом и снятием второго пулемета. Объяснять Косому – что пулемет ремонтировать, что Штыря реанимировать – бесполезно. Пока сам не увидит, да пока ему старый десять раз не подтвердит, не поверит. Была у Косого еще какая-то тайная мысль, засевшая занозой в его голове, но выдавать ее он не собирался, и я не стал с ним шибко откровенничать. Обрисовал в общих чертах наш поход. Подкинул ему ржавый АК и ПМ, которые он с любопытством осмотрел.
– Значит, этим, – держа ржавый пистолет в руках, спросил Косой, – ты на понт Дюбеля и взял? Да он, правда, без мозгов – на такую железяку повелся.
Косой хохотнул. Что-то удержало меня похвастаться – вытащить из-за спины рабочий ствол, и я криво, не хуже Косого, улыбнулся. Про здание и наши с дедом планы по этому поводу речи и быть не могло, как и про гибель подельников. Эти вопросы я обошел стороной.
– Значит, этот дурачок тебе поверил?
– По крайней мере он не рискнул боеспособность проверять.
Чайник, гундося, засвистел. Хаймович сполоснул чашки, терпеть не могу эту его расточительность. За водой идти бог знает куда, а он чистоту соблюдает.
Разговор переходил в завершающую фазу:
– Косой, эти двое с тобой?
– Где? – напрягся Косой и подтянул под себя ноги.
– На крыше над нами торчат.
– А, это мои, на шухере остались, – отмахнулся Косой. – Тебе теперь от Джокера гостей ждать надо.
Сказал Косой – и понимай как хочешь: то ли нас охранять собрался, то ли сам Джокера опасается.
– Как ты узнал, что двое и что на крыше? – опомнился Косой, с интересом поглядывая на меня.
– Услышал. Возятся они чего-то.
– Странно, я ни звука не слышал. У тебя, Толстый, слух, как у летучей мыши.
Я опять сдержался, чтоб не ляпнуть, что охрана наша в карты режется, и один из них сейчас паек проиграет, потому как две шестерки с козырной десяткой трех тузов не бьют.
– Был такой герой в старые времена – человек – летучая мышь, – вступил в разговор Хаймович, размешивая ложечкой сахар.
– Ну вот, старый, а ты говорил, что раньше мутантов не было.
– А их и не было, вымышленный был герой, не было его по правде.
– Тебя, старый, и вправду не поймешь: был, но не был, – вмешался я. – Ты уж определись, кто был, а кого не было. Мухи тоже не было? Лапшу нам на уши в детстве вешал?
– И ничего я не вешал, – надулся Хаймович. – А с Мухой, молодые люди, я пил чай, как с вами сейчас!
Вот это номер! Мы с Косым аж замерли. А я уловил на мгновение образ пожилого мужика лет сорока с иссиня-черными волосами, он сидел на моем месте и держал в руках чашку с чаем. Не врет старик!
* * *
Договорившись, что за пулеметом пойдем с утра, мы улеглись спать, как раньше в детстве. Дед на своей кровати, а мы с Косым на диване.
– Косой, а у тебя девок новых не появилось?
– Нет. И ваще, Толстый, давай перекладывайся валетом, а то я тебя побаиваюсь…
– Да не боись, Косой, больно не будет!
– Иди ты на хрен! Забирай свою подушку и вали с дивана.
– Ладно, всё, молчу, больше не буду, но валетом не лягу. Твои носки нюхать – не большое удовольствие.
– Вот, пля! Можно подумать, твои чистые!
– Ты че, сдурел? Ты за кого меня принимаешь? Я же не Хаймович. Об угол грязь отстучу и дальше ношу. (На тряпичных развалах такого добра, как носки, было навалом).
– Эй, детвора! Давайте спать, а то встану и не посмотрю, что большие, выпорю, – подал голос старый.
– Спокойной ночи, Моисей Хаймович! – отозвался Косой.
– Спокойной ночи.
Я завозился и, приняв удобную позу, уже шепотом спросил Косого:
– Косой, ты что, первое имя деда вспомнил? А я уже забыл давно, как он раньше нам представлялся.
– Да как-то само на ум пришло.
– Как дела-то, рассказывай?
– Нормально всё. На сносях моя, и одна общаковая баба тоже. Одна баба свободная осталась, но к ней не пойду, моя психует.
– Так ты че, давно без бабы?
– Да уже месяц.
– Ладно, спим, завтра день тяжелый.
* * *
Умирающая Сара говорит Абраму:
– Не живи один. Месяц погорюй, но обязательно найди себе женщину.
– Сарочка, проси все что хочешь, но только не это. Лучше тебя я все равно не найду, а такая, как ты, мне и на фиг не нужна.
Не знаю, почему мне пришел в голову этот анекдот Хаймовича, вроде и случай не располагал (болтался я, башкой вниз скручивая пулемет, с неба капало, с меня тоже, не то чтобы я обмочился, хотя позывы были), но рассказал я именно его. Косой хмыкнул. Он уже раза два обшарил кабину вертолета, а теперь от нечего делать сидел и пялился на мою работу. Оставался последний болт, с которым я бился уже час. Он прокручивался, грани были сорваны.
Газовый ключ за сбитую шляпку не цеплялся, а если цеплялся, то норовил сорваться при малейшем неточном движении. А где им быть точными, коли ты висишь на трех конечностях и лишь одной прилагаешь усилия. Разозлился я всерьез.
– Ну его! Косой, подай ножовку.
– Что, никак?
– А ты не видишь?
При помощи ножовки и чьей-то матери болт сдался через двадцать минут.
Освобожденный пулемет повис на веревке. Всё! Я утер пот со лба.
Только теперь я почувствовал, как устал и продрог. Предстояло еще спустится вниз, – и бегом домой. Там тепло и сухо. Хаймович, поди, печку растопил. Но почему-то предвкушение тепла не радовало. Неясная тревога поселилась в сердце. Надо поторопиться.
