— Мне кажется, вы перестарались.
Пауза в тысячу лет…
— Зато все достоверно. — Голос отвечающего кажется Вику смутно знакомым. — Хотя, признаться, я такого не ожидал.
— Вас предупреждали — если он тот, кто мне нужен, то может оказаться чрезвычайно опасным.
— И?..
Без голосов Вику скучно и одиноко. К счастью, разговор возобновляется:
— Это тот, кто вам нужен?
— А ты получил обещанное?
Резковатый смех, Вик его, кажется, раньше уже слышал.
— Получили ли вы желаемое? Я хотел бы просить о… некотором пересмотре условий.
— Основания.
— Четыре трупа — один из них охранник…
— Пять.
— Мм, действительно. Трое калек — один из них непричастный раб…
— И его судьба беспокоит тебя больше всего…
— Естественно. — Хохоток. — Мне кажется, мы с вами одинаково недовольны результатом.
— Твои проблемы — следствие твоих же ошибок.
— Не спорю, недооценил.
— А что мешало?
— Увы… мы все привыкли считать, что любой механист не опасен без своих приспособлений.
Смех Ангела чист, как прозрачный горный ручей.
— Расскажи еще про Духа Машин… механист. Мы все пользуемся одними и теми же законами Природы, только по-разному. А сила человека — всегда лишь в нем самом.
— Возможно. Последнее время он казался… надломленным. Совсем не таким, каким был год назад. Тогда его даже работать заставить не могли. Четыре недели. Я не подумал об этом.
— Вы уговорили его всего за четыре недели?
— Через целых четыре недели. Это очень много. Мамона ел с рук через десять дней.
— А за прошедший год вам удалось преодолеть экран?
— Жвала драконов! Нет! С другой стороны, последнее время интерес к нему сошел на нет. У ханских чиновников появились новые заботы.
Фраза бьет звонкой пощечиной. Из прошлой жизни проталкивается мысль, пытавшаяся достучаться сквозь вязкий туман небытия. Вик хватается за нее как за соломинку и вспоминает. Ошибся. Полагая, что игра еще не закончена, он ошибся — о нем просто забыли. Голос Ангела:
— Видишь, чего же ты хочешь от меня?
— Мне придется списывать потери. Отчеты, всякого рода бюрократические проволочки. Это приведет к увеличению расходов.
— Твоих расходов.
— Конечно. Но ведь мы еще не все уладили с телом.
— Мне он не нужен — оставь себе.
Не нужен. Ведь это о Вике? Вторая пощечина окончательно приводит в чувство. И открывает нервные окончания для нахлынувшей боли. Проникающие ранения и переломы. Не в силах сдержаться, он выгибается дугой.
— Мне кажется, ваш друг очнулся…
С этого мгновения Вик четко осознает, кто он такой, что с ним произошло и что друзей у него на самом деле нет. Узнает второй голос. Желание открывать глаза пропадает.
— Надо же, кто бы мог подумать? — отвечает Ангел.
— Как просили, — усмехается Хозяин.
— Это ни о чем не говорит. Сомневаюсь, что он выкарабкается.
— У меня создается устойчивое впечатление, что вы торгуетесь.
Ангел молчит. Загадочный голос интригует узника.
— Вы говорили, что он похож, — продолжает Хозяин. — Вдруг все-таки?
Ангел по-человечески хмыкает:
— Ко всему, говорят, весьма неплохой механист.
— Их ведь не так много в этом безумном мире?
— Чернокнижников не любят. Те, кто еще кое-что знает, стараются все забыть.
Хозяин рассуждает о таких предметах… Вику он казался более ограниченным. Стараются забыть. Что они знают? Видят во всем зло и разрушение, тащат на костер любого, кто пытается познать суть вещей.
— Последний аргумент — если вы откажетесь, я буду вынужден принять меры, чтобы его состояние действительно соответствовало официальной информации.
— С чего ты взял, что мне не все равно?
Хозяин смеется. Странно, смеется без зла, без ехидства, на взгляд Вика — чистосердечно.
— Барьер. Он безупречен. Я вижу каменную стену, блоки подогнаны с идеальной точностью, в швы невозможно просунуть лезвие. Полированный гранит — нерушимый, как Мировая гора. Но знаете что?
— Да?
— Цвет. Камень иногда темно-серый, с белыми прожилками, иногда непроницаемо агатовый, а иногда светлый, с розоватыми вкраплениями.
Ангел смеется, и этот смех опускает существо с небес.
— Эмоции. Не перестаю удивляться. Отсутствие систематизированного подхода порождает невообразимое многообразие индивидуальных интерпретаций. А так?
— Сочащаяся влага, замшелая плоскость. Намного лучше.
Узник не видит, но чувствует: Сам улыбается.
— Но я не хочу открывать все свои секреты.
— Мне казалось, мы честны друг с другом, так ведь? — наигранная угроза в пении Ангела.
— Не надо, — серьезно просит Хозяин, — я уже имел возможность убедиться.
Вик понимает, о чем они говорят. Сакральное зрение. Способности людей столь разнообразны, и даже схожие проявления у каждого выражаются по-своему. Если один видит чужую защиту монолитной стеной, то для другого она — бескрайняя водная гладь, для владельца, быть может, смерч, свитый в кокон воздушный поток. А Хозяину по штату положено уметь оценивать людей по мелочам, подвластными лишь ему методами. Всех, даже очень сильных. Кроме Вика. Его щит любым воспринимается одинаково — марево, головокружительная неопределенность, рефлекторно вызывающая тошноту и отвращение. Потому что он рукотворный, дословно, в прямом смысле, созданный руками. Вик ведь не видок — он механист. Старьевщик.
Интересно, кто же все-таки его собеседник, тот, кого так интересует его личность?
Наверное, стоит попытаться посмотреть. Если Мамона не выполнил обещания и не извлек глазные яблоки. Боль во всем теле такая, что определить источник совершенно невозможно и кажется, будто болит сам мозг.
Что за равнодушие к самому себе? Слепота?
Гнев и ужас придают сил, тьма сдается. Черноту разрезает узкая красноватая вертикальная нить, уголки глаз царапает спекшаяся кровь, слипшийся частокол ресниц разрывается, и полумрак кабинета Хозяина ослепляет солнечный полдень. Вик жмурится и повторяет попытку взглянуть на мир. Чуть медленнее. «И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы».
Что ж все лезет-то? Общение с братьями-свидетелями о себе знать дает? Однако надо отдать должное — свет хорош.
До Старьевщика доходит, отчего не удавалось сразу открыть глаза — мешают наполненные кровью мешки вместо век, а лицо опухло, как от пчелиных укусов. Вид у Вика — сошел бы за местного. Во рту кисловатый железный привкус, узник прощупал неповоротливым языком зубы. Хорошие новости — передние на месте, хоть и шатаются, коренные в порядке.
