Даша смотрела на них с удовольствием. Они оба были настоящие, дед и внук. Такие разные внешне – и такие похожие внутри. И оба светились.
Даша переменила позу, потянулась, вытянула ногу, растопырила пальчики…
Дед и внук посмотрели на нее одинаковыми взглядами. В этих взглядах было мужское желание и восхищение… У деда – больше желания. У внука – восхищения. Но от его взгляда у Даши сладко заныло внизу живота.
– Что такое – гало? – спросила Даша.
Дед успел первым. Он всегда успевал первым, если это касалось разговора.
– Гало – это великая сила, повелевающая желаниями и чувствами людей! – с пафосом произнес он. Но глаза его при этом косили на Дашину голую ножку. – Ты говоришь с миллионами. И они отвечают тебе, если ты умеешь их слышать.
– А я умею? – спросила Даша.
– Научишься!
– Дед, не дури ей голову! – вмешался Артём. – Гало – это просто объемная картинка, размноженная на много-много экранов. С технической точки зрения…
– Ага! С технической стороны флейта – это палка с дырками! – перебил его дед. – Ты слышал, как Даша играет на флейте?
– Слышал. Замечательно играет. Ну и что? Она взяла ее в руки три дня назад. Да ее никто слушать не будет! А профессионалы просто зашугают. Это же клан, дед! Туда не пускают чужих!
– Я им зашугаю! – Грива-самый-старший грозно нахмурил брови. – Да как только они узнают, что это моя невестка, они ее в елее утопят!
– Этого еще не хватало! Дед! Зачем это нам? Мне и ей?
– Дурак! – сказал действительный тайный советник. – Ты не знаешь, что такое слава. А я знаю. Если она станет великой певицей, а она ею станет, ты уж мне поверь, ее твои аладдиновские дружки пальцем тронуть не посмеют. Да их народ на части порвет.
– Господи! – пробормотал Грива. – Почти премьер-министр – и романтический идеалист.
– Ты у нас реалист! – рявкнул дед. – Знаешь, что Государь про тебя сказал?
– Ну? – Грива даже привстал.
– Он сказал: «У твоего внука, Андрей Алексеич, глаза святого и руки убийцы. Я думаю: уж не карающая ли Десница Господа явилась к нам в облике твоего внука?»
Дед фыркнул.
– Уж не знаю, что ты там наплел… Виноват, наговорил Государю, но уж точно не о законах физики вы беседовали.
– Почему ты мне раньше это не сказал о словах Государя? – воскликнул Артём.
– Потому! – Грива-самый-старший нахмурил брови. – Вот что, «карающая десница», завтра я вызову сюда съемочную бригаду с первого канала. И Даша споет. И завтра же ее покажут по росгало. В новостях. В самое лучшее время. И я тебе чем угодно клянусь: наш народ ее примет! Да он в нее влюбится с первого взгляда. Дашенька, ты согласна?
Даша посмотрела на Артёма.
Тот молчал. И не подал ей никакого знака: предоставил решать самой.
Артём чувствовал: дед прав. Даша действительно произведет фурор. Но Артёму было страшно. Ему казалось: сейчас не время для всего этого. Сейчас, когда планета – на грани мировой войны. А народ… Чихать хотел Червь-Дракон, господин Ю на мнение народа. Даже своего собственного, не то что – мировой общественности.
«Он чего-то боится, – подумала Даша. – Но не знает – чего… или – кого?»
Даша перевела взгляд с Артёма на деда. Глаза деда горели. Он больше не испытывал желания, глядя на Дашу. Он был уже в «завтра». Он был – как юный охотник, чье копье сейчас воткнется в полосатый бок зебры. Он – весь в этом броске, в этом копье. Зебра еще бежит, но для охотника она уже мертва. Она уже с гордостью брошена к ногам женщин…
– Я согласна, – сказала Даша.
Глава двадцать вторая
«Те, кого завтра сметут…»
Артём Грива
– Мне нужна не просто хорошая песня, а очень хорошая песня… – вещал дед. – Конечно, новая, зачем нам чужие объедки?.. Слушай, ты министр – или кто?.. Ну так распорядись!.. Через три часа!.. Да потому что в четыре у меня – запись… Что значит, не успеет? Мой исполнитель – успеет… Это мои проблемы. А твои – чтоб песня была. Ты меня понял, Василий? Найди, отними, любые поощрения! Кормим, понимаешь, целую свору дармоедов! А когда нужна одна-единственная песня… Даже слушать не хочу! Это у вас так не делается, а у нас – делается! Всё, Василий. Срок я назвал. Чтоб была. Ты меня знаешь!
Дед отключился, почесал за ухом, там, где был вживлен микрофон.
– Министр культуры, – сказал он. – Дурак полный. Но – исполнительный. Как раз такой, какой и нужен, чтобы управлять культурной шатией.
– Управлять? – Я скептически поднял бровь. – Разве творчеством можно управлять?
– Нельзя, – неожиданно легко согласился дед. – Но можно создавать видимость. Однако песню он нам найдет. Он сам – из музыкантов. Плохонький, но – с чутьем. Это, кстати, и есть управление творчеством, Тёмка. Маленьких, но не амбициозных – в администрацию. Чтобы холили и лелеяли больших.
– «А судьи – кто?» – осведомился я.
– А судья у нас один, – строго сказал дед, поднимая палец.
Я подумал, что он скажет: «Государь». Но дед сказал:
– …Народ! Народ рассудит!
Я засмеялся:
– Уже рассудил. «Хлеба и зрелищ!»
– Что б ты понимал, – буркнул дед. – Оценки твои: трояк – по музыке, трояк – по стихосложению… Камергер, называется!
Нет, ну надо же! Я сам не помню, что у меня там было – по культурным курсам. А дед не забыл.
– Так то когда было, – сказал я. И похвастался: – А я, между прочим, этой ночью стих сочинил! Кажется, неплохой.
– Стих? Ты? – удивился дед. – Ну-ка воспроизведи.
– Что, вот так прямо сейчас? – Я даже растерялся.
– А тебе что, аудитория нужна? – осведомился дед.
– Ну, я так не могу… – пробормотал я. – Давай я лучше запишу, а ты сам прочитаешь, а?
– Артём, прекрати кокетничать! – сурово сказал дед. – Читай! Или – забыл?
– Нет, не забыл.
Нет, ну вот что за человек мой дед. Я разозлился… Потом мысленно произнес первые строчки – и как-то сразу успокоился.
– Ворох потерянных душ Гонит по улице ветер…
На деда я не смотрел. Я смотрел в высокое дворцовое окно, за которым плескались на ветру уже начавшие желтеть листья.
– Из темноты в темноту,
Тех, кому страшно при свете.
Хлещут незримые плети.
Шорох – как смех. На мосту,
Между перил – в пустоту…
Это странно звучало сейчас, солнечным утром, но я продолжал:
– Через барьер – в пустоту.
Те, кому душно на свете.
Те, кого сумерки метят,
Те, кого завтра сметут.
Канут, как пух в круговерти.
Дымом над кромкой огня
Души летят от бессмертья…
И обгоняют меня.
И замолчал.
Почувствовал, как все изменилось. Словно тень легла на всё.
Дед тоже молчал некоторое время. Потом подошел, положил руку на плечо:
– Страшно, Тёмка, – сказал он незнакомым, каким-то «надорванным» голосом. – Мне тоже страшно. Но мы выдюжим, правда?
