— Ну давай, Алан! Чиаз! — рюмка далеко не первая, и на тосты я уже не размениваюсь.
— Чиаз! — обреченно отвечает Беркович и, расплескивая содержимое, тянется через стол.
Два покойника чокаются и выпивают. Дожевываю остатки отбивной, встряхиваю практически пустую бутылку текилы под названием «Текила» и снова наливаю.
— Ты — труп! Алик, ты понимаешь, что ты сейчас — вонючий и мерзкий труп! — продолжаю я обработку, — хотя нет, не вонючий. Ты поджаренный и с корочкой труп! — парень явственно зеленеет и с подозрением глядит осоловевшими глазами на тарелку.
— Не косись, не косись! Мила у нас отличная хозяйка и человечину не готовит! — подмигиваю девчонке, уже готовой отоварить Жужика сковородкой по тупой башке. А следом и самого себя, чтобы херню не нёс.
— Так вот, Алик, я к чему веду! — доверительно склоняюсь к Берковичу. — Ведь и я тоже труп для твоего начальства! Только ты сгорел, а меня пристрелили! Вот Мила, она еще не труп! Но стоит нашим врагам напасть на её след, и ее кости тоже растащат койоты!
Понимаю, что сбился на полнейшую ерунду, но Беркович, похоже, не улавливает тонкостей бреда, воспринимая весь ужас своего бытия в комплексе. Жужик, извернувшись на табуретке, пялится на девчонку. Та же, делая вид, что занята и не слышит, стремительно краснеет.
— Милли, — выдавливает Алан, успевший переиначить ее имя на свой лад, — Но это ужасно, мы же боремся за демократию…
— Это точно, за нее, родимую. Американец, как известно, за демократию готов угробить сколько угодно народу. Ты уже в этом убедился.
— Но я же делал все, как учили, — собутыльник с трудом ворочает языком. — А они меня решили убрать с дороги, как… как мусор…
— Ты влез в очень опасное дело, парень! — оказывается, под Клинта Иствуда косить не так уж и сложно. Сложнее не заржать в голос после очередного «перла». — Твои боссы, если найдут бомбу, не будут кричать в новостях о наследии СССР…
— СиЭнЭн… — вяло бормочет Жужик.
— И БиБиСи до кучи, — отмахиваюсь я и продолжаю, — Они ее перепрячут и используют для своих темных и грязных делишек! Видишь, они уже начали зачищать регион! А мы с тобой и попали в список «объектов зачистки».
— Что это значит, Виктор? — задает глупейший вопрос малохольный поклонник Джека Райана.
— Это значит, что они ее где-нибудь взорвут.
— Оу, щиит! — переходит на родимые ругательства американец. — Что же делать, Виктор? И почему они так со мной?
Признаться, больше всего мне сейчас хочется недоуменно почесать репу и развести руками. Не в ответ Жужику, а скорее констатируя упадок нравов и профессионализма у мирового буржуинства. Мне было как-то естественно наблюдать, как потихоньку снижается планка мастерства разной спецуры после падения СССР. И у нас, и в России — что-то я сам видел, об ином слышал от не склонных к пустой болтовне людей. Но то, что процесс этот — как улица с двусторонним движением — как-то не думал. А теперь вот сидит передо мной этакий оболтус, кока-колой выпоенный, на фаст-фуде взрощенный, на своего Райана молящийся. И, кажется, сейчас совершенно искренне заплачет от того, что его, сиротинушку, не бочкой варенья и корзиной печенья отоварили, а чуть не убили злые супостаты — это же нечестно! В книгах так не бывает!
И ведь Жужик уже отправил на тот свет бедолагу Сербина, но придурковатым дитем быть не перестал ни на мизинец. В общем-то это хорошо, меньше проблем с допросом, который все больше походит на застолье с винным зелием. И все равно — диковато как-то.
— Тебя предали, Алан Беркович! — кричу я почти в голос, но все-таки осторожно, памятуя о соседях. — Предали! И тот, кто это сделал, гораздо выше твоего шефа-резидента и даже самого директора!
— Оу, билять… — проявляя знание тонкостей русского языка, с нечеловеческой тоской воет Беркович, обхватывает ладонями голову и начинает опасно раскачиваться на табуретке. Впрочем, мойка в этой квартире без выступающих углов, поэтому башку вряд ли проломит, даже если звезданется.
— У тебя есть два варианта, Алан! Или сбежать в Сибирь и до конца жизни обитать в тайге, — при слове «Сибирь» моего собеседника передергивает, надо было еще GULAG помянуть… — Или же помочь мне и моей организации принять меры, чтобы остановить твоих бывших коллег!
Услышав про «организацию», удивленная Мила пытается что-то вякнуть, но, напоровшись на мой взгляд, поспешно затыкается. И слава богу, нехай лучше думает, что в Русе я старательно внедрялся, а не стремительно спивался…
— Смотри, Алан, — продолжаю я. — Ты же, можно сказать, второй раз родился. А что это значит?
Беркович смотрит с таким видом, будто ожидает ответа на вопрос о смысле жизни.
— А это значит, что тебе дали второй шанс! Считай, что вся жизнь до этого была лишь черновиком, а сегодня у тебя появляется шанс переписать ее начисто, недотепа!
Алан пораженно пялится, застыв с вилкой в руке. Осторожно отбираю вилку, кладу на стол.
— Виктор, а твоя организация может обеспечить мою безопасность? — задает Жужик неожиданный вопрос.
— Враги везде, Беркович, — внушительно отвечаю. — В такой обстановке верить нельзя никому, даже себе. Мне можно.
В цитату Жужик не врубается, но кивает.
— Да, я отлично понимаю, что никаких гарантий в столь сложной обстановке давать не следует! — он трясет указательным пальцем и с неожиданно пафосным видом заканчивает, — вот если бы ты пообещал мне все и сразу, я бы тебе не поверил! — и пьяно хихикает.
Я молчу.
Текила «Текила» закончилась. Стою перед трудным выбором. Или ложиться спать, или отправлять несовершеннолетнего гонца женского полу в ближайший ларек за новым пузырем. Долго колеблюсь, но выбираю первый вариант. К явному облегчению Милы, которое она и не пытается скрыть.
Заканчиваем посиделки крепким чаем. Налив напоследок еще по кружке, перебираемся под телевизор.
Главная тема новостей — по-прежнему Руса. К концу дня появились версии о поджоге подрядчиками для сокрытия недостачи и о разборках преступных группировок. Командирским произволом, сразу же перед блоком спортивных новостей, приказываю вырубать ящик и готовиться ко сну.
Преодолев соблазн остаться в одной комнате с Милой, разрабатываю новую диспозицию. Вернее, закрепляю сложившуюся еще с утра. Пигалица в зале, Беркович на кровати, в комнате. Себя же, проклиная ту дурацкую шабашку на кладбище, которая довела до жизни такой, размещаю на раскладном кресле-кровати, перегородив выход из комнаты Жужика. Американец, несмотря на явное согласие на сотрудничество, пока что имел статус военнопленного, а стало быть, вполне мог среди ночи что-нибудь нафантазировать и учудить. Вскоре в квартире наступает тишина, которую изредка прерывает тревожное бормотание — бесстрашный агент ЦРУ зовет во сне маму.
