– А что, Вещий не велит? – ухмыльнулся Кобылин. – Он следит за вами всеми, что ли?
– Да нет, – отмахнулся Борода. – Про тебя в конторе не вспоминают. При Олеге. За глаза судачат, конечно, но официально про тебя ни слова. Был Кобылин да весь вышел. Забыли. В приказном порядке.
– Понятно, – протянул Алексей с затаенной угрозой. – Списали, значит.
– Списали, – кивнул Григорий. – И скажи спасибо, что списали, а не выписали. Понимаешь, о чем я? У нас, конечно, не контора глубокого бурения, но кто знает, что начальству в голову стукнет.
– Я понял, – буркнул Кобылин. – Премного благодарен. Ты поэтому советовал на рожон не лезть? Не мозолить глаза конторе, не создавать конкуренции?
– Не создавать ненужного шума, – мягко поправил Борода. – Не привлекать к себе внимания. Ты посидел бы тихо полгодика. Глядишь, забылось бы многое. А может, даже все.
– Не могу, – честно признался Кобылин. – Может, и хочу, но – не могу, Гриш. Как подумаю, что сейчас волосатики что-то затевают, так и подмывает выскочить на улицу да учинить всем встречным поперечным допрос с пристрастием.
– Верю, – Борода печально вздохнул.
– А что про меня говорят? – спросил Кобылин, нащупывая ногой тяжелую сумку под столом. – Ну, не при Олеге.
– Говорят, что дурак, – буркнул Григорий. – Женька Бонд страшно поругался с Олегом из-за тебя.
– Ну? – удивился Алексей. – И чего?
– Да ничего, – отмахнулся Борода. – Не в первый раз. Помирились потом, общее дело важней. Ребята-то тебе сочувствуют. Вроде как героем тебя считают. У тебя больше дел на счету, чем у иных старичков.
– А старички – завидуют? – криво ухмыльнулся Кобылин.
– Чего дуракам завидовать, – вздохнул Борода. – Старички ставки делают, как долго ты продержишься. На сколько твоей удачи хватит.
– Понятненько, – сухо отозвался Кобылин и хлебнул пива, что казалось теперь не таким уж кислым.
– Ты не бесись, – мягко сказал Борода. – Пережди малость, пока гнев уляжется. Тебе сейчас нужна холодная голова. Опять ты меня удивил Леха. Это другие думают, что тебе везет, а я вижу, есть в тебе огонек. Искорка. Только не давай ей в пожар разгореться, понимаешь? И сам сгоришь и других спалишь.
– А тебе-то что? – буркнул Кобылин, нагрубив больше от неожиданности, чем от вредности. – Ну, загорюсь синим пламенем, и что?
– А то, что двух Вещих Олегов город не вынесет, – спокойно отозвался Борода. – Нам и одного многовато.
– А, – отозвался Кобылин, от неожиданности открыв рот. – Я как-то… не думал об этом.
– А ты подумай, – посоветовал Григорий, неловко выбираясь из-за стола. – Подумай, откуда берутся такие… Обиженные.
Кобылин вскинулся, отставил кружку, начал подниматься, чтобы помочь другу, но тот вскинул руку.
– Сиди, – велел он. – Мне уже пора. А ты уходи минут через пятнадцать после меня. А лучше через полчасика.
– Уже уходишь? – с тоской спросил Кобылин. – Ты прости, если обидел, Гриш, я сейчас сам не свой. Так и тянет с кем-то поцапаться. Выговориться.
– Все нормально, – прогудел Борода, похлопав друга по плечу. – Мне пора на процедуры.
– Может, на следующей неделе увидимся?
– Не знаю, – Григорий покачал головой. – Знаешь, я в больницу собираюсь лечь. Что-то у меня с ногой неважно. С суставом какая-то штука приключилась, когда я упал. Стар я стал для всего это дерьма, как говорил один генерал.
– О! – поразился Кобылин. – Как же ты сюда дошел?
– Как как, каком кверху, – буркнул Борода. – На машине приехал. Потихоньку, полегоньку, аккуратненько, без фанатизма. А ты думал, я эту сумку от дома пер?
– А, – протянул Алексей. – Так вот ты что имел в виду. А я думал, Вещий правда запретил видеться со мной.
– Не, – Григорий кровожадно ухмыльнулся в бороду, став похож на пирата. – Кишка у него тонка мне что-то запрещать. Но и правда не знаю, когда теперь увидимся. Ты побереги себя, Леха, ладно?
– Конечно, – искренне пообещал Кобылин. – Не буду лезть на рожон, вашеблагородь.
Борода рассмеялся и снова хлопнул напарника по плечу.
– Ладно, Кобылин, – сказал он, все еще ухмыляясь в бороду. – Пора мне, но, даст бог, свидимся.
Кобылин поднял руку и поймал пятерню напарника, крепко пожал.
– Ты, Кобылин, конечно, дурак, – задумчиво произнес Борода, освобождая пальцы из хватки Кобылина. – Но операцию ты в одиночку провел?
– Провел, – немного неуверенно согласился Кобылин.
– Дело, как ты там выразился, – урегулировал?
– Ну да…
– Жив остался?
– Да вроде жив пока, – растерянно отозвался Алексей. – А что?
– Поздравляю тебя, Леша, – сказал Борода, запуская руку за отворот своей огромной кожаной куртки. – Держи, охотник.
На стол перед Кобылиным хлопнулась толстая тетрадь в клеенчатом переплете. Пухлая, растрепанная, с темными пятнами от кружки на темно-синей обложке.
– Это что? – удивился Кобылин.
– Пригодится, – тихо сказал Борода. – Тебе она сейчас нужнее.
Алексей аккуратно отогнул обложку и увидел замызганную страничку, исписанную размашистым неаккуратным почерком.
– Дневник? – сдавлено спросил он. – Тот самый?
– Он и есть, – подтвердил Борода. – Ну, все, Кобылин. Бывай, охотник.
Борода отвернулся и, подхватив со скамейки длинную и крепкую трость с деревянным набалдашником, захромал в темноту зала. Кобылин с нерешительностью посмотрел ему вслед. Он не знал, что делать – то ли бежать за другом, чтобы ему помочь, то ли, наоборот, затаиться, чтобы дать напарнику время уйти. Наконец он очень аккуратно взял тетрадь и нагнулся. Под столом оказалась большая спортивная сумка, темно-зеленая, на молнии. Кобылин расстегнул замок, посмотрел на картонные коробочки без маркировки и очень аккуратно пристроил сверху них тетрадь. Застегнув молнию, он выпрямился и некоторое время рассматривал деревянную стену перед собой.
– Ладно, – сказал он наконец и взял новую кружку с пивом. – Живы будем, не помрем.
И немедленно выпил.
* * *
Сидеть на диване Кобылин любил. Сесть по-турецки, обложиться подушками, подвинуть поближе тарелочку с заранее приготовленными бутербродами из докторской колбасы – и получится лучший на свете отдых. Если к тому же запустить на ноутбуке кино, а то и просто книжку взять, это уже получится верх роскошества. Но в этот раз экран ноутбука мерцал разноцветными огнями хранителя экрана, а на коленях у Алексея вместо книги примостилась старая тетрадь в темно-синей обложке. От бутербродов тоже пришлось отказаться, не хотелось пачкать и без того желтую и захватанную грязными пальцами бумагу. Да и не до еды сейчас было Кобылину, содержимое дневника оказалось настолько захватывающим, что, будь даже рядом тарелка с любимыми бутербродами, – и не вспомнил бы о ней.
