— Как ты уцелел? — продолжил Стас, дав голодному «бунтарю» наполовину опустошить миску.
— Сам… Сам не знаю, — ответил Пашка, судорожно сглотнув. — Я на двор выйти решил по малой нужде, когда в кабаке-то… Ну, помните?
— Помню.
— Так вот, только я за дверь, значит, как оно — бабах! А потом уж в бараке очнулся. Не помню ничего. Но цел вроде, только обгорел малость.
— Отец жив?
— Нет, — Павел опустил ложку и утёр нос рукавом. — Не нашли его. На пожарище-то костей много было. Да кого ж там различишь? Так и зарыли в одной яме. Ну и постреляли ещё много. Тоже всех туда.
— А староста ваш?
— Лефантьев? — поморщился Пашка. — Живой. Он у этих теперь вроде поверенного. Беседы с нами ведёт воспитательные. Бумажки разные про Железный Легион читает после работы. Сука.
— Как же так вышло? Уж старосту-то они первым делом должны были к стенке прислонить.
— Должны, да не прислонили, — зло огрызнулся Павел, не забывая между разговором наворачивать дармовой баланды. — Эта гнида сразу открещиваться стал от всего. Говорил, будто он и не при делах вовсе, а засаду наёмники самовольно устроили, за трофеями погнавшись, и мужиков наших подбили на это. А он сам, вроде как, против был. В засаде участвовавших всех назвал поимённо. Девятерых, кто после штурма выжил, расстреляли, прямо тут, во дворе, на глазах у жён и детишек. Такой вот староста. Возле майора теперь чуть не на карачках ползает, лыбясь без конца. Ну ничего-ничего. Легионеры тут не навсегда, уйдут рано или поздно. Вот и будет у нас с ним разговор, — Пашка собрал хлебом остатки пюре и засунул в рот, едва не подавившись от излишнего рвения. — А вы тут как? — спросил он, прокашлявшись. — Тоже в плен угодили? А Максим?
— Нет, дружок, — ощерился Коллекционер. — Дела у нас здесь.
— Дела? — Пашка перевёл недоумевающий взгляд с охотника на Стаса.
— Жизнь — штука сложная, — пожал тот плечами. — Максим на север подался, а у меня в Муроме интересы образовались. Долго рассказывать. Возьми ещё, — Стас протянул толстый ломоть хлеба.
— Так значит… Ты с ними? С ними заодно?!
— Теперь да.
Лицо Павла исказилось в гримасе отвращения. Он скривил губы, готовый вот-вот смачно харкнуть собеседнику под ноги, но вместо этого лишь схватил хлеб и молча вышел за дверь.
— Нда, — причмокнул Коллекционер. — А друзей ты заводить совсем не умеешь. То ли дело — врагов.
— Обязательно было рот разевать?
— Что, — охотник расплылся в гнусной ухмылке, — снова совесть заиграла?
— Я его ещё расспросить хотел. Никак не можешь без спектакля.
— Да брось. О чём этого сопляка расспрашивать?
— Обо всём, что он знает. Люблю быть в курсе дела. А ты что-то больно уж спокоен.
— Я — фаталист, — развёл охотник руками. — Чему быть, того не миновать. Беспокоиться раньше нужно было, а с петлёй на шее вредно трепыхаться.
— Ну да, — Стас усмехнулся и, подойдя к термосу, наложил в опустевшую миску баланды. — Я, честно сказать, струхнул немного, когда ты в комендатуре майора строить начал — «Не по-мужски ведёшь себя. А как же честь?». Думал — всё, сейчас выведут за дверь и нашпигуют свинцом по самые брови. Ан нет. Повезло.
— Никакого везения, — охотник встал с кровати и, открыв термос, жадно втянул ноздрями картофельно-мясной пар. — Чистая, мать её, наука. Знаешь, существует теория, согласно которой страх — сильнейший катализатор агрессии.
— В смысле — если тебе страшно, то ты агрессивен? Чёрт. Какая ирония судьбы. Я и не предполагал, что безжалостный охотник за головами живёт в постоянном страхе.
— Закончил? Ну, тогда я продолжу. Нет, Станислав, твоё предположение в корне не верно. Ты мне сейчас описываешь синдром «загнанной в угол крысы», а я совсем о другом толкую. Скажи, ты когда-нибудь бил шлюху?
— Зачем?
— Откуда я знаю зачем? Может ты садист, может не встаёт по-другому.
— Да мне об этом рано ещё беспокоиться.
— Так бил?
— Ну, было разок. Она у меня часы чуть не спёрла.
— От души приложил?
— Слушай, я не понимаю к чему этот разговор. Ты что, опять параллели между нами ищешь? Если так, то…
— Она испугалась?
Стас вздохнул, сел на кровать и сунул в рот ложку баланды, решив игнорировать настырного собеседника.
— Наверняка испугалась, — злорадно осклабился Коллекционер. — Знаешь, Станислав, ты, когда бесишься, у тебя жуткий взгляд. Прям обосраться можно. Бедная потаскушка. Так и вижу, как она мечется по комнате, вся в слезах, прижимает к груди скомканные шмотки, умоляет не трогать её. «Нет-нет, пожалуйста, я не хотела, только не бейте, пожалуйста» — тоненько пропищал охотник, изображая на лице ужас. — Но ты наверняка ей добавил. И сам не знаешь почему. Вроде за часы уже рассчитался, а рука сама полетела в зареванный ебальник. Не удивлюсь даже, если ты лупил её, пока глупышка не отключилась. Что, так и было, я угадал? Не вини себя, Станислав. Эта шлюха сама во всём виновата. Если бы она, схлопотав по роже, просто извинилась без этих вот приседаний, то ушла бы почти невредимой.
— И что ты этим хотел проиллюстрировать?
— Основной принцип общения, друг мой. Никогда не вставай в позу проштрафившейся шлюхи. Если обстоятельства не позволяют быть выше оппонента, будь с ним наравне. Иначе, как пить дать, огребёшь сверх причитающегося. Даже если не было за тобой вины, будь уверен, при таких прогибах она сама собой нарисуется.
Стас задумался ненадолго и с серьёзным видом кивнул.
— Ты знаешь, я редко с тобой соглашаюсь. Но тут возражения неуместны. По-моему, за это стоит выпить.
Остаток дня и два следующих проплыли мимо, отпечатавшись в памяти лишь урывками, когда рассудок ненадолго оживал в промежутках между плеском самогона о дно кружки. Из комнаты почти не выходили, только по нужде и за дровами. Провизия доставлялась бесперебойно. А вот одеяла с подушками так и не нашли адресата, впрочем никто не обратил на это внимания.
Праздник неожиданно закончился к утру четвёртого дня.
— Подъём! — хорошо поставленный командный баритон прогудел у Стаса в голове, словно удар молота о жестяную бочку. — Двадцать минут на сборы! Вас хочет видеть майор!
В комендатуре было многолюдно. Ледовый стоял у окна, смоля папиросу и, как всегда, зябко ёжился, хотя в этот раз комната протопилась так, что вошедших с утреннего морозца Стаса и Коллекционера бросило в жар.
Помимо майора в тесном прокуренном кабинете толкались ещё пять человек, характерной для легионеров наружности, разве что немного постарше большинства уже виденных, с различными лычками и звёздами на погонах. А в противоположном от печи углу, то и дело стирая испарину с раскрасневшейся физиономии, стоял Сатурн.
