Трижды мы привал делали, уж больно тяжело таскать на себе железа столько. Дык без оружия еще страшнее, ешкин медь. Особо рыжий устал, он же, дурень, еще у кио добычу ихнюю прихватил. Иголка устала сильно, от воздуха спертого качалась аж, но не жаловалась. Отшельника сильно лихорадило, нацепил на себя одежду взад, еще у рыжего меховую выворотку выпросил, а все равно зубами стучал. И похудел страшно, аж щеки внутрь ввалились. А я глядел на него и думал — чо бы нам три бутыли желчи тогда не взять? Вон какая от нее польза, кто бы поверил, что рука по новой отрастет?
Пришел момент, когда мы уперлись в стену. Я отдал рыжему печенег, сам стал щупать, щекой приложился. Ну чо, ни ветра, ни щели, словно в гору уперлись. В ледяную гору, пар у меня изо рта валил, труба рядом в толстом слое инея сверкала.
— Чо делать-то, Чич? Взад топать, что ли?
— Смотрите карту, — отшельник еще сильнее застучал зубами. — Не может быть тупик.
— Держи пулемет, — проснулся вдруг Голова. — Я еще раз поищу. Если только…
Стали мы вместе глядеть. Потом по трубе лазали. Дык по ней лазать бесполезно, труба в стену уходила, а проход кончался. Обнял я Иголку, стою и думаю — и чо я такой непутевый? Куда теперь взад идти, Хасану, что ли, кланяться?
— Эй, все сюда, я нашел, я понял! — загудел из мрака Голова.
Так мы попали в метро.
Побежали мы, ясное дело, обрадовались.
Оказалось, рыжий назад на полсотни шагов ушел. Точнее сказать — отполз, на карачках отползал, ножиком в трещины тыкал и светил. Устали мы, выходит, проскочили люк, хотя люк здоровый оказался. Рыжий час, наверное, с замком бился, пока не разгадал, в каком месте ломать. Взрывать не стали. Вдруг заклинит, да и глохнуть в тоннеле не шибко хотелось, ага.
— Ой, мамочки, как воняет! — пискнула Иголка.
Люк открыли — ничо не видать, но смрадом в ноздри ударило, это точно. Места под нами было очень много, ветер там гулял, вода далеко шумела.
— Давай факел… не кидай, на веревке спустим. Вот так, ладненько, трави помаленьку.
— Я туда не хочу, — сказала Иголка, когда рыжий отмотал десять локтей веревки. — Там кто-то есть.
— Не галди, — попросил я. — Рыжий, это чо? Ты смотри, глубоко как!
Факел тихонько упал между рельсов. Рельсы я сто раз видел наверху, хотя от них мало что осталось. Здешние рельсы, хоть и заржавели, казались жутко крепкими. Между ними в лужах болтались мелкие водяные твари. Небось не привыкли к свету, стали беситься, на сухие шпалы выпрыгивать. Я маленько отупел, гляжу на веревку, на факел хилый и гадаю — откуда под землей рельсы. Ведь на рельсах вагоны стоят, а внизу откуда вагоны?
— Это метро, красавчик, — Чич, похоже, уже не стеснялся, что угадывает мои мысли. — Ты разве не слыхал про метро? Под землей бегали поезда, возили людей, а теперь…
— Я читал про метро, — рыжий стал тихонько качать факелом, чтобы тот упал на сухое. — Вот зараза какая… Это же под всей Москвой поезда циркулировали.
— Про метро я сто раз слыхал, — зачем-то соврал я. Уж больно мне не хотелось перед Иголкой дурнем таким смотреться. Вон, Голова, об чем ни спроси — все знает, все слыхал. Про все может культурно беседу поддержать. А я чо? Если с коровой на плечах пробежаться — это запросто. Зато про метро ихнее мало слыхал. Ротный водил нас дважды к станциям, но чтобы вниз…
— Ну чо, полезли? — Я накинул толстую петлю на крюк в стене.
— Там кто-то есть, — повторила Иголка.
— Кто первый вниз? — спросил Голова.
Ясное дело, я спустился первый. Присмотрелся уже, привык к слабому свету. Попали мы в агромадный тоннель, конца-края не видать, да он еще изгибался. Когда спустили пушки и жратву, Голова опять стал крутить карту. Но я уже понял — дело это глупое.
— Нет у нас дальше карты, — шепотом признался Голова. — Труба дальше за стеной…
Я резко крутанулся. Кто-то смотрел из мрака, но не показался. Может, и крыса, а может, и чо похуже.
— Там кто-то пробежал, — показала в другую сторону Иголка. — Я не заметила, очень быстро.
— Это просто крысы, — сказал я. — Пошли, что ли?
«Лучше оставить ее наверху».
Я чуть рожей в лужу не плюхнулся. Маленько напугался, хотя Чич со мной уже так говорил. Хорошо, что я твердый, и вообще — смелый и умный, это Иголка меня так называла, а она врать не станет. Потому я не шибко напугался, так только, слегка.
Лучше оставить ее наверху. Это он про Иголку. Странно даже, чо отшельник вдруг такой заботливый стал. Только он больше в мозги мне не лез и смотрел вроде как в другую сторону. Нет, подумал я. Дело, конечно, хорошее, но одну я ее не брошу. Да еще попробуй ее уговори!
Чич отвернулся и пожал плечами. И мы пошли. По шпалам топать оказалось очень трудно, я то проваливался, то бился пальцами. Хорошо, что я твердый, не особо больно, зато Чич и рыжий натерпелись. Долго шлепали до поворота, там опять изгиб начался. А за изгибом вдруг…
Вместо тоннеля стены стали блестящие, что ли. Слева вообще стенка исчезла, вместо нее асфальт ровный, колонны, надписи какие-то. Говорить здесь пришлось шепотом, и все равно эхо птицей билось, страшновато маленько даже.
— Голова, это чо?
— Это станция метро, — рыжий охрип, от волнения, что ли. — Такая, как мы за Пасекой видели, помнишь?
— Чо мне помнить-то? Нас там чуть не поубивали всех. Никто станции и не видал.
Я запрыгнул наверх. Оказалось, там вовсе не асфальт. А вроде плитки, как на Факеле в душевых, только здоровенные такие. Походил среди колонн, все в гладком холодном камне, красиво так, если факел близко поднести. Только холодно очень. В одной стороне — завал, там плиты с потолка дорогу загородили. В другой стороне — аж четыре лестницы наверх. Я похожие лестницы в магазине большом видал, когда мы на юге охотились. Только там лестницы короткие были, но дядьке Степану все равно никто не поверил, что ступеньки сами людей несли. Степан тогда клялся, а потом разозлился, топором ступеньки выломал, а внизу-то, ешкин медь, колеса здоровенные! Бык тогда четырнадцать ступенек насчитал, удивлялся очень, чо за люди в Москве до войны жили, раз не могли четырнадцать ступенек ногами пройти?
Здесь ступеньки посчитать я не мог. Сотня, наверное. А то и больше. Труба с четырьмя лестницами загибалась вверх, там совсем было темно. Но лестницы в середке провалились, из дыры торчали зубья колес, провода, обломки ступенек. Но… зато сверху дул ветер.
Свежий ветер.
На плитке пыль и замазка комьями лежала, на три пальца толщиной, мокрые куски сверху сыпались, и пахло как… как на ферме пахло, где ведра храним, сыростью.
— Зачем тут рельсы? — спросила Иголка. — Вагон же большой, я сама видела. Не могли они вагон под землю запихать.
